Руслан Закриев - Демон

Хотя такие периоды длились и недолго, но все равно они приводили в отчаяние демона, он проклинал этих лицемеров, проклинал их непостоянство, но тем не менее кроме горечи поражения и бессильной злобы ему ничего не оставалось. Надо отметить, именно в такие критические моменты и проявлялась титаническая натура Демона, он с удесятеренной энергией и упорством брался за работу, он соблазнял и манил этих новоиспеченных праведников, доводил до отчаяния своих подданных, которые в таких ситуациях терялись, поддаваясь панике и малодушию, но не таков был демон, чем напряженнее становилась ситуация, тем больше энергии проявлялось в нем. А в такие периоды, как в начале нашей эры, когда подлости и мерзости, творимые людьми, принимали характер эпидемий и заполняли всю землю, в душе демона появлялась апатия и даже какое-то расслабление, смешанное с самодовольством от близости победы.

Так бывало раньше, но на этот раз демон не расслаблялся, он даже еще больше напрягался, не давая никому из своих подданных расслабиться. Он чувствовал, что если и на этот раз эти подлые лицемеры вновь кинутся в праведность, у него уже не хватит ни сил, ни времени для победы, и поэтому он с великим упорством работал, выполняя сам почти всю работу, никому не доверяя. Он чувствовал близость победы, и эта вера, почти безумная, удесятеряла его силы. И почти везде на земле торжествовали его сторонники, все святое и чистое было растоптано, в мире царили лицемерие и подлость, люди сами убивали и изгоняли праведников и пророков, искореняли нравственность, одним словом, стояли на самой черте, и демон это видел, был доволен людьми. Они в этих делах проявляли завидную изобретательность и целеустремленность, и даже у демона появилось какое-то уважение к людям, правда, все же смешанное с брезгливостью и ненавистью.

Во дворце тишина и полумрак от слабо горящих светильников. На кровати из черного дерева в мягких перинах лежит Эйрод, царь Амрии. За дверьми стоят охранники, застывшие, словно статуи, боясь громко вздохнуть. Они охраняют покой царя. Спальня царя утопает в роскоши и наполнена благоуханиями. Эйрод уже давно не спит, он лежит с закрытыми глазами, но сон покинул его. Эйрод не желает открывать глаза, он боится этой предрассветной тьмы и тишины, лежит, боясь пошевельнуться и отогнать последние слабые путы сна. Но с каждой минутой убеждается в тщетности своих попыток, открыв глаза, он приподнимается, чуть помедлив, порывистым движением скидывает одеяло и садится на край кровати. В комнате слабо мерцают светильники, на улице тихо и темно, только из-за дверей доносится тихое дыхание охраны.

– Господи! – произносит он неожиданно для себя, голос его звучит странно и хрипло, ему кажется, что это чужой голос. Он выглядел замученным и чем-то напоминал загнанного в угол зверя. Его мясистое лицо с круглым носом картошкой и мешками под глазами выглядело растерянным и ничем не напоминало властное лицо Эйрода-царя. Он, раздававший налево и направо приказания, перед которым трепетали и заискивали, выглядел нищим просителем милостыни.

Эйрод и раньше ощущал наплывы меланхолии, но то, что творилось с ним последнюю неделю, нельзя было сравнить ни с чем, не было ему покоя ни днем, ни ночью. Он старался поменьше общаться с людьми, они его раздражали. Во дворе, видя его плохое настроение, боялись громко разговаривать, старались не попадаться ему на глаза. Он и сам не понимал, что с ним происходит за последнее время. Как назло, он просыпался до рассвета, и навязчивые коварные мысли не давали ему покоя, мучили и терзали его.

Зачем он жил? Да, он властвовал, ему завидовали, и это утешало его и радовало его сердце, но все эти радости, которыми он упивался в дни былые, все эти почести и восхваления все меньше и меньше забавляли его, он все имел, но ничего не хотел, все было не то. Раньше он устраивал роскошные пиры, самые лучшие певцы и танцоры развлекали его, и если в дни былые все это помогало развеяться и забыться, то теперь и это не помогало, а наоборот, вызывало раздражение. Все было не то, все, к чему он стремился, чего добивался, в такие периоды казалось бессмысленным и ненужным. С каждым годом он чувствовал, что голос совести, который раньше удавалось заглушить в бешеной скачке жизни в потоке соблазнов и желаний, теперь становился все громче и упорнее. Самое страшное, теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, все доводы и причины, заставлявшие его поступать наперекор совести, творить насилие и произвол, выглядели бессмысленными и нелепыми. Все то, чего он добивался, ради чего старался, к чему стремился, сейчас казалось ему бессмысленной муравьиной суетой…