Гейдар Джемаль - Фузеи и Карамультуки

Но в 90-е годы начала пробиваться вновь вот эта вот тенденция – использовать литературу как интеллектуальное послание. Я считаю, что это особая примета времени, связанная с его тревожным эсхатологическим предчувствием. Интеллектуалы современного мирового авангарда все более ощущают историческое существование как сюжет, само существование человечества – как некую пьесу на подмостках. Герои возможного сюжета, герои любой драмы очень легко приобретают цивилизационный иносказательный статус: можно себе представить пьесу, где Федор Иваныч выступает в роли Китая, Федор Филиппыч выступает в роли Европы, и их сложные чеховские взаимоотношения будут шифровать взаимоотношения между цивилизациями. Но это далеко не серьезный уровень…

Есть пласты сюжетности, в которых вскрываются как бы грамматические сверхзадачи, которые стоят перед людьми, которые они могут реализовывать или не реализовывать. И эти сверхзадачи предполагают некий фон за собой, то есть некое понимание того, почему эти задачи существуют, почему о них можно говорить. Этот фон всегда теологический, потому что он предполагает, скажем так, непрерывное спонтанное представление о существовании как об осмысленной творческой конструкции, постоянно продвигающейся вперед, через осечки, неудачи и препятствия.

И вот, я с удовольствием хочу отметить, что в этом отношении русская литература высоко держит планку и продолжает оставаться авангардом мировой интеллектуальной художественной литературы вне конкуренции. Сегодня переводится гигантское количество самой продвинутой западной и восточной прозы: у нас есть Мураками, у нас есть куча итальянцев, у нас есть новые бразильцы, – т. е. нет проблем познакомиться со сливками того, что пишется и делается в художественной литературе. Бесконечные имена, годы – все это изобилует на прилавках московских магазинов, и чем дальше, тем больше видно, что литература за пределами России очень пробуксовывает, – в тавтологии, в ловле собственного хвоста, в крайней внутренней неубедительности. Все, что написано попадавшимися мне поверхностно в руки авторами, которые сегодня являются расхожим модным мейнстримом, все это внутренне крайне неубедительно. А вот то, что делается в России, на русском языке, в том числе и скандальные имена, я бы в этом ряду с удовольствием и не побоявшись назвал Сорокина, который, я считаю, крайне конструктивный, крайне эзотерический писатель, при всей своей эпатажности… Пелевин, Быков Дмитрий, замечательный писатель, и я бы с особым удовольствием рекомендовал его последний, очень толстый, кирпичеподобный роман «ЖД», являющийся, на мой взгляд, одним из образцов русского острого исследования, до уровня которого никакие авторы «Кодов…» до сих пор не видно, чтобы поднимались или раскручивались… Да тот же Алексей Иванов… При этом я хочу отметить, что по этим крайне разным авторам проходят время от времени очень общие и очень симптоматичные судороги, выражающиеся, очень часто, без всякого, конечно, согласования между ними, в одних и тех же приемах, темах, лексических ходах, да даже в эмоционально-стилистической фоновой близости некоторых их поздних произведений друг другу. И я бы хотел сказать, что вся эта литература – литература первоклассная и, несмотря на свою кажущуюся попсовость, крайне серьезная – обладает одной общей чертой – тревогой. И Иванов, и Быков, и Сорокин, и Пелевин в своих последних вещах – это авторы, которые говорят о том, что нас ждут крайне проблемные, драматические, тяжелые времена. Это эсхатологические авторы, даже если они не говорят напрямую об эсхатологии, это авторы футурологической катастрофы.

Это тоже специфика русского мышления, русской литературы, и если сравнить катастрофический подход русской литературы к судорогам истории с романом-катастрофой американского или даже более серьезного английского образца, мы увидим, что с одной стороны идет речь о тяжеловесе с громадными кулаками, а с другой стороны – вес пера. Англоязычные романы-катастрофы, которые мне довелось брать в руки, – это всегда конкретная сосредоточенность на локализованной медийными средствами проблеме: например, терроризм, или медицина, которая выпустила какую-нибудь бактерию, угрожающую жизни человечества. Крупнейший из американских, да и вообще западных, писателей, до сих пор не оцененный, Стивен Кинг, – он тоже локален, он тоже по-голливудски скандален, и в его позднем романе «Мобильник», и в «Противостоянии», – всегда есть некая конкретная система, в рамках которой осуществляется катастрофа.