Сергей Пилипенко: Крестоносцы

После речи Салеф окропил еще раз мальчика, а затем все они вместе, взявшись за руки, вышли наружу.

Стояла ночь, и темнота окружала их белые верхние одеяния. Подлетела птица и села мальчику на плечо.

Это была голубка, прилетевшая на свет от их самих и узревшая в них солнечное тепло и сияние.

Они встали к луне и подняли вверх руки.

Прозвучали слова, касающиеся только них.

После чего они вернулись обратно, забрав с собой и птицу.

Войдя же внутрь, Иосиф сказал:

– Теперь, ты бог и ты на земле своей. Твори чудеса и твори добро людям, но сначала возложи дань этой птице. Она – это добро, улетевшее куда-то и уцелевшее от зла. Сотвори так, чтобы птица эта разошлась по всему свету и унаследовала себе подобных.

– Сотворю так, – ответил мальчик, прижимая к себе голубку.

– Сделай так, чтобы люди не измывались над нею и над самими собой.

– Сделаю, – твердо отвечал мальчик.

– Упрости себя до благого и пройди землю всю от брега до брега и не боись утратить себя, ради блага верного. Искренен тот – кто исповедален перед тобою. Но побойся хулы лживой из уст всякого, уподобящегося самому себе. Береги себя ради дела великого и отдай

себя ради блага всех.

– Сделаю это, – ответил Иисус.

– И сотвори душу свою в виде благого образа привселюдно и всеутопающе. Дай людям веру в воскрешение и уподобь их себе же.

– Сотворю, – отозвался мальчик.

На этом весь обряд посвящения был окончен, и они, выйдя из купели, пошли в дом, где достали свечи и произнесли первую молитву.

– Отче наш, иже еси на небеси…

Закончив ее и помолившись по обряду, указанному старцами, они легли спать.

А на утро все сталось, как и всегда, только день этот начинался с необычно ранней молитвы и произношения благоверных слов.

Так началась учеба Христа, нареченного Иисусом, длившаяся более трех с половиной лет.

Чего только не приходилось терпеть юному человеку от своих наставников.

Бросали его среди гулкой ночи где-нибудь в стороне от дома и заставляли искать их. Обучали, как нужно общаться с природой. Как суметь поговорить с любым животным и заставить его отойти, если надо.

Учили вере в себя, заставляя сидеть долго под водой и мерзнуть в холодной пустыне от холода.

Учили смотреть на звезды и понимать их. Учили искать путь темной ночью или ярким днем с завязанными глазами и связанными позади руками.

Учили его письму и стихотворному делу. Заставляли лепить горшки и обжигать их, мести пол и печь себе лепешки, сооружать дома и расторгать их по необходимости.

Но пуще всего изучал он одну науку – науку любить, понимать и творить. И уже тогда молодой Иисус понял, что творить чудеса – не просто поднимать руки к верху, прося у своего отца помощи.

Это больше, чем даже самосотворенное.

Он видел, как падали от его рук, словно завороженные звери и птицы. Он наблюдал, как от его взгляда уходили подальше все, кто хотел бы им прокормиться.

Он замечал, как тряслись руки от холода и голода, и как они не хотели долго работать после длительного пребывания в связанном положении. И Иисусу уже не казались эти чудеса чудесами.

Он становился взрослее, мудрее и начинал понимать, что чудо – это постоянная работа над собой и огромная воля в ее достижении.

Наверное, только здравость ума позволяла ему пережить эти испытания, обустроенные его учителями, и глубокая вера в свою осознанную деятельность на земле в стране своих предков, уходящих корнями далеко в ее глубину.

Но, вместе с тем, он понимал и другое: на столько развита его сила воли – на столько же будет велико и его сотворенное чудо.

Лишь иногда ему казалось, что он не выдержит всех испытаний, которые еще не начинались для него, но, поборов в себе внутреннюю силу сопротивления, все же стоял до конца и усердно молился за силу божественного покровительства.

Нет. Он не просил помощи у своего отца и не старался добиться своим усердием этого.

Иисус хотел истинно познать азы первого получаемого в жизни урока. И хотя учеба была только подготовкой к этому, ее по праву можно назвать первой восходящей славой будущего божественного начала.

Иисус не жаловался никому, даже своей матери, с которой он виделся довольно редко, хотя жили рядом.

Но закон учителей был строг. Никакого общения с другими подобными. Никаких попыток получить какую-нибудь утешающую его душу слезу.

Мать это тоже понимала и терпела, сколько имела сил на это.

Лишь только молчанием, скрывающимся в блеске глаз обоих, они и общались между собой. Но и этого было достаточно, чтобы понять друг друга и поговорить мысленно, невзирая на тот же запрет.