протоиерей Владимир Чугунов - Церковь воинствующая

– Захар, подойди. Гостинцев тебе привёз.

– Не надо, – отвечу в обиде за матушку, – ты пьян.

– Ах ты негодник! – тут же встрепенётся матушка. – Разве можно папаше так отвечать.

Матушка была святой жизни человек. Из одиннадцати детишек я младший. И при такой семье матушка ни для кого ничего не жалела, хлеб раздавала ковригами. Бывало, играю с ребятами, забегу домой: «Матушка, хлеба». Она даст и непременно накажет: «Сначала всех накорми, а потом сам поешь». Уважали её на селе. Без её совета ни женятся, ни замуж; не идут. Во мне же души не чаяла. Думаю, благодаря матушкиной щедрости и ко мне ребята хорошо относились, даже попом прозвали за то, что я всё в церковь им предлагал поиграть. Так и говорили: «Вот построим в поле церковь, и будешь ты у нас, Захар, попом».

И скажу, скоро и впрямь стала во мне проявляться тяга к уединению. То в поле потянет, где родился, то в лес. Уйду, бывало, на одну полянку, корявый дуб там рос с выгнутым могучим суком, заберусь, сяду, удобно так, прижмусь спиной к стволу и молюсь и мечтаю. А мечтал о чём? Да что батюшка наш Алексей на проповеди сказывал, да книгоноши или странники, которых матушка, считай, ни одного мимо дома не пропускала, не накормив. От них и наслушался я про святых угодников Божиих. Самого на подвиги потянуло.

Когда стала со мною такая оказия приключаться, что молюсь по ночам, да со светом зари домой возвращаюсь, матушка и снеси свою беду батюшке Алексею. Помолился, сказывала голубушка, человек Божий, да говорит: «Не горюй, милая, сын в радость тебе будет, да не кормилец вам, мнится, станет монахом и до моих лет почти доживёт». А ему в ту пору было около ста.

Когда пошёл мне семнадцатый годок, отдали меня в город рогожи делать. Вскоре по моём отъезде слегла матушка и, сказывала сестра Машенька, кличет её да наказывает:

– Привези Захарушку, благословлю его да помру.

Прибыл я вечером, сестра Маша ведёт в горенку.

– Мама, милая, узнаёшь ли, кто приехал?

Посмотрел я на матушку и заплакал. Наутро Маша с Анисьюшкой на село пошли, а матушка слабенько так кличет:

– Посиди со мной, Захарушка. Жаль мне тебя. Будут сватать тебе невест – а ты не женись. Помнишь ли, что батюшка Алексей говорил? Коль пойдёшь в монахи, я оттуда буду глядеть да радоваться. Подай «Казанскую».

А купила она её на восьмом году моей жизни. Благословила и сказала:

– Это твоя Путеводительница.

Когда сестрицы вернулись, велела матушка везти меня назад, и всё утешала на дорожку:

– Не плачь, Захарушка. Когда помру, помолись, как знаешь, а ко гробу не приезжай.

В последний день октября, около полуночи, почувствовал я как бы благоухание ладана.

«Умерла моя матушка», – подумал я и заплакал.

Наутро прибыла сестрица и рассказала, как тихо отошла светлая матушкина душа.

– Меня всё просила, – сказывала Машенька, утирая слёзы концом платка. – Доченька, постой, помолись рядом, боюсь я бесов. – А мне, Захарушка, что-то жутко стало, я и отошла. Гляжу, мама привстала, перекрестила подушку, сама перекрестилась, сложила руки на груди – и затихла.

К сороковому дню спешил я домой. Идти было более семи вёрст, одежонки тёплой у меня не было, а мороз с ветром просто освирепели, так и стелет позёмкой, аж дышать невмочь. Умыкался я вконец, присел у дороги в сугроб и заснул. Часа три должно проспал. И замёрз бы. Да светлая матушкина душа, видно, из небесной горенки за мной наблюдала и послала помощь. «Встань, – слышу в себе чей-то повелительный голос, – и иди!» И так несколько раз, пока не очнулся и не осознал, что со мной.

Поднялся и пошёл. И, дивное дело, тепло мне вдруг стало, как летом.

Вскоре, как сказывала матушка, стали сватать мне невест. Я упираюсь, отец настаивает. Раз приехал старик на лошади и увёз аж за двадцать пять вёрст. Всю дорогу внучку свою нахваливал. За ужином была и невеста. Да чудная такая: вошла, закрыв лицо платком, так и сидела всё время рядом со своим отцом.

«Что это она лица не кажет? – подумал я. – Может, кривая?»

А на второй день, как сняла платок, так и полюбилась мне. Оставили нас вдвоём.

– Пойдёшь, – спрашиваю, – за меня?

Она кивнула и сказала тихо:

– Да.

Но так получилось, что года полтора всё никак не слаживалось дело со свадьбой: то одни дела, то другие. Стала она мне сниться: «Что ж не торопишься, сокол мой, ай другая полюбилась?» От снов этих стал я худеть. Прихожу раз к сестре, она аж руками всплеснула:

– Ай запостился совсем?

– Не хочется мне, Маша, есть, всё невеста снится. Три года просился я у батюшки в монастырь, не пускает. Двадцать лет мне уже, а не тут и не там. Не знаю, что и делать.