Ильгар Сафат: Lucidity. Cны о режиссуре

© Ильгар Сафат, 2017

ISBN 978-5-4485-3568-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В Каббале говорится, что когда небеса чем-то недовольны в жизни человека, они лишают его сновидений. А еще есть такая фраза из Талмуда, выведенная У Эриха Фромма в «Забытом Языке» в эпиграф: «Непонятый сон подобен нераспечатанному письму». У меня в жизни был длительный период, когда я не то, чтобы не видел снов, нет, сны были всегда (и всегда в очень большом количестве), но в тот период я был не способен их запоминать при пробуждении. Много лет меня интересовало такое чудо нашей психики, как люсидное сновидение. Интерес этот не ослаб и теперь, со мною люсидные узнавания себя во сне происходят довольно часто. Не претендую на создание творческого метода, или религиозной практики, но мысли о люсидных состояниях всегда связаны у меня с размышлениями о Режиссуре. Этим двум феноменам и посвящена эта книга. В ней нет ни плана, ни четкой структуры, просто записи и наблюдения, собранные за долгие годы, с 1990 по 2016 г. г. Эта книга – что-то вроде творческой лаборатории, в которую, я надеюсь, будет небезынтересно заглянуть и читателям. Это путешествие к темным недрам (а может быть лишь скольжение по поверхности) моей психики. Путешествие внутрь пугающего лабиринта, в котором я находился все эти годы, нахожусь, по сей день, и выхода из которого все так же отчаянно ищу. Надеюсь, мы в нем не заблудимся.

Необычайно высветлилось сознание, но что ему освещать, если все подвалы вывернуты наизнанку? Вся нечисть из этих подвалов разбежалась в разные стороны. Остался только театральный задник, опустевшие декорации, внутри которых ничего не происходит. Театр опустел. Актеры разбежались, и публика разбрелась. Появляется в пестром лоскутном костюме Арлекин. Он один предан Театру, и даже отсутствие публики его не смущает. Тем более отсутствие коллег. Легкий взмах руки, и на сцене гаснет свет. Вдруг вспыхивают прожекторы. Лоскутный костюм переливается пестрым блеском. – Мне не нужны слова, – говорит Арлекин, и изгибается в неестественную дугу. – «Слова, слова, слова». Я не Гамлет, чтобы зубрить одно и то же. Мне не нужны драмы. Мне не нужны зрители. Мне не нужны другие артисты: я могу быть каждым из них. Мне даже не нужен Театр: в любой голове я могу сколотить свои подмостки. Даже в самой пустой. Чем больше пустоты в голове у человека, тем роскошнее мои декорации. Моему Театру не нужен репертуар. Я могу сыграть все. Любую пьесу. Любую роль. Любой жанр. Всем моим шалостям вы будете сопереживать. Я знаю, как выжать из вас слезу. Я знаю, как вас рассмешить. Я знаю, чем вас можно увлечь, и чем напугать. Вы же, как дети, не имеющие своих мыслей, и лишь повторяющие мысли взрослых. Но кто тут есть взрослее меня? Никого. Я первым выбрался из Хаоса, и первым встал на ноги. Вы все еще ползали на четвереньках, как животные, и агукали, как младенцы, а я уже сшил себе этот лоскутный костюм. Это я оживлял тени на стенах пещеры, и развлекал вас жуткими сказками. Жаль, что вы ничего этого не помните. В вас так же мало памяти, как и разума. – Что-то ты разговорился, старый шут! Видать давно тебя не били дубинкой! Полезай обратно в коробку, или я вытряхну из тебя всю твою вековечную пыль!

А что, если попытаться записывать все, что приходит в голову? Какое-то время, пока писал первую строчку, в голове не было ни одной мысли: совершенная пустота. На второй строке подметил, что лишь некая область моего сознания проговаривает каждый слог, закрепляет мысль и следит за правдивостью ощущений, сопровождающих меня в момент написания. Но все это – мышление дезориентированное. В самом деле, я не знаю, куда мне гнать свою мысль: и давно уже не имею такой цели. Сам акт мышления как-то чувственно ослепляет меня. Но чувственному и рациональному нелегко ужиться вместе. От напряжения, сопутствующего созиданию мысли, я получаю порцию такого чувственного удовлетворения, которого мне оказывается вполне достаточно, чтобы перестать мыслить, так что сама цель мышления остается недосягаемой и забытой. Гурджиев был прав, говоря, что сосредоточенно думать о чем-нибудь одном для человека практически невозможно: мысль разъедается посторонними воздействиями так быстро, что от нее ровным счетом ничего не остается меньше, чем через долю секунды.