Филип Янси - Где Бог когда я страдаю?

«Человек — это существо, которое легко приспосабливается. Мы не сразу понимаем, на что мы способны, а на что нет. Попробуйте–ка зайти в хлев. Первое, что вы почувствуете — это запах навоза. Но побудьте там минут пять — и вы перестанете его ощущать. То же самое и с травмой колена. Вот вы повредили колено — вы это прекрасно понимаете. Но вы продолжаете играть. Только играете по–другому. Уже не так быстро бегаете, не бьете по мячу больной ногой.

После операции на колене надо было каждую неделю откачивать из него жидкость. Вскоре коленная мембрана стала такой толстой, что врачу приходилось вколачивать в нее иглу чуть ли не молотком. В какой–то момент я не выдержал и рявкнул: «Проклятье! Да всадите же эту чертову иглу куда надо, и откачайте все, что требуется!»

Все спортсмены, занимающиеся игровыми видами спорта, при столкновениях с противниками постоянно получают травмы. За эти мучения болельщики вознаграждают страдальцев рукоплесканиями. Выходит, люди готовы терпеть боль ради успеха. Это касается и альпинистов, многоборцев, военных. В прежние века самоистязание было знаком глубокой веры: чем грубее власяница, чем глубже раны от бича, тем человек праведнее.

Удивительно, что люди из тщеславия готовы подвергать себя мукам. Китаянки веками туго перебинтовывали стопы — ножка оставалась крохотной, что считалось признаком красоты и утонченности. Современные женщины не только носят слишком узкую обувь, но и выщипывают брови, неумеренно загорают, подвергая себя действию вредоносных ультрафиолетовых лучей, делают бесчисленные пластические операции на лице, груди и ягодицах. И все ради того, чтобы соответствовать стандартам красоты. Подвергая себя подобным мучениям, мы зарабатываем определенную репутацию — ведь общество высоко ценит такого рода «усовершенствования», это считается престижным.

Давайте сравним два вида сильнейшей боли: родовые муки и почечные колики. Если сравнить количество задействованных в эти процессы нервных клеток, интенсивность и продолжительность страдания, то картина будет примерно одинакова. Тем не менее, при рождении ребенка боль иная: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ин 16:21). Муки роженицы имеют глубочайший смысл — они даруют жизнь. Ради возникновения новой жизни женщина готова вытерпеть их не раз. Но какой смысл в боли, порождаемой почечными коликами?

Сегодняшнее общество сильнее предшествовавших нам культур озабочено вопросами страдания. Современному человеку очевидно, что страдание — не кара богов. Но тогда что же оно? Мы понимаем смысл родовой боли, которую терпим добровольно. Но если она сопровождает рождение ребенка с серьезными физическими нарушениями? Или с наследственной патологией? Или с задержкой умственного развития? Для большинства из нас болезнь — это то, что следует преодолевать и лечить. А как быть с мучениями, от которых избавиться невозможно?

В страдании мы видим лишь отрицательное: оно лишает здоровья, мешает жить, отнимает свободу и счастье. Как я уже говорил, надписи на открытках точно попадают в цель — мы желаем больному человеку лишь одного — поправиться! Но как заметила одна смертельно больная раком женщина: «Ни одна из этих открыток не годится для людей из моей палаты. Никто из нас не поправится. Мы все умрем. Для остального мира — мы будто уже не существуем. Вдумайтесь в это слово — не существуем». Есть ли смысл у смертельной формы рака?

Как–то раз я получил письмо от пастора со среднего запада. Он убедительно описал, что происходит, когда жизнь теряет всякий смысл. Этот пастор страдал не от физической, а от душевной боли. Врачи назвали его состояние нервным срывом, но на самом деле это был духовный кризис — поиски нового смысла жизни.

«Тяжелее всего было кажущееся молчание Бога. Мне казалось, что я молюсь в глухую пустоту. Я много думал об этом и понял: то была лишь видимость. Отчасти дело было в моей депрессии, отчасти — в верующих, которые меня окружали. Многие знакомые пребывали в полном замешательстве. Они пытались найти нужные слова, но все, что они говорили, абсолютно не соответствовало моим переживаниям. Один пастор молился за меня столь общими фразами и так возвышенно, что молитва никак не отвечала моему состоянию. Никто не желал понять мою боль.

Кто–то меня просто избегал. Я думаю, что друзья Иова все–таки ему помогли. Во всяком случае, эмоционально. Они дали Иову возможность выразить чувства, овладевший им гнев. Пусть их речи были бесполезны, но друзья размышляли и задавали вопросы. Они помогли Иову почувствовать, что Бог где–то рядом. Никто из моих знакомых христиан, кроме моей жены, не смог сделать даже этого».