Филип Янси: Что удивительного в благодати?

На языке богословов то, что я переживал, именуется «общей благодатью». Жуткая вещь — испытывать благодарность и не знать, кого я должен благодарить, перед кем склониться, кому воздать хвалу. Постепенно я начал возвращаться к отброшенной вере детства. Я ощутил легкое прикосновение благодати, которое, по словам Клайва Льюиса, пробуждает жажду «по аромату цветка, который мы не нашли, по отзвуку песни, которой не слыхали, по вестям из страны, где мы не бывали».

Благодать повсюду. Она — как очки, которые перестаешь замечать, ибо смотришь не на них, а сквозь них. Наконец–то Бог даровал мне зрение, и я увидел окружавшую меня со всех сторон благодать. Я и писателем стал ради того, чтобы вернуть смысл словам, которые затрепали отпавшие от благодати христиане. На первой моей работе, в христианском журнале, у меня был добрый и мудрый начальник Гарольд Майра. Он позволил мне трудиться над своей верой не спеша, не забегая вперед и не лицемеря.

Одну из первых своих книг я подготовил в сотрудничестве с доктором Полом Брэндом. Он много лет провел в жаркой, засушливой области Южной Индии, где лечил прокаженных, в том числе из касты неприкасаемых. И там — в столь, казалось бы, неподходящих условиях, — он принимал и передавал другим Божью благодать. Такие люди, как Пол Брэнд, своим примером учили меня быть источником благодати.

Однако мне пришлось преодолеть еще один барьер на пути к благодати: мне предстояло понять, сколь несовершенен был тот образ Бога, с которым я вырос. Теперь я узнал Бога, воспетого в Псалме: «Ты, Господи, Боже щедрый и благосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный» (85:15).

Благодать дается даром человеку, который отнюдь ее не заслуживает. Я — именно такой человек. Вспоминаю себя в юности — ожесточенного, завязанного в тугой узел гнева, еще одно звено в длинной цепи безблагодатности, тянущейся от семьи и церкви.

Теперь я, как могу, пытаюсь сыграть свою ноту в песне благодарения. Ибо теперь я знаю — и это знание прочнее любого другого, — что все хорошее в моей жизни — исцеление, прощение, любовь — исходило единственно из благодати Божьей. И я хочу, чтобы Церковь стала питательной почвой, на которой произрастет благодать.

На Британской конференции по сравнительному религиоведению специалисты из разных стран мира заспорили, существует ли некое убеждение, свойственное исключительно христианству. Варианты отвергались один за другим. Воплощение? В других верованиях боги также принимали обличие человека. Воскресение? Опять же — существуют различные предания о возвращении с того света. Дискуссия продолжалась, пока в зал не вошел Клайв Льюис. «О чем шумим?» — спросил он. Услыхав, что коллеги пытаются отыскать Уникальные отличия христианства, ответил: «Ясное дело, это — благодать».

Поспорив еще немного, участники конференции согласились с ним. Сама идея, что любовь Бога изливается на нас даром, безо всяких условий и обязательств, противоречит «естественному инстинкту». Восьмиступенчатый путь буддистов, индуистское учение о карме, иудейский завет, мусульманский закон — все направлено на то, чтобы так или иначе заслужить одобрение свыше. Только христианство осмеливается говорить о безусловной Божьей любви.

Иисус часто говорил о благодати, ибо знал, что мы от природы ей противимся. Он развернул перед нашими глазами картину пронизанного благодатью мира, где солнце светит добрым и злым, где птицы даром получают свой корм, а не пашут землю и не сеют, чтобы получить урожай, где полевые цветы без забот расцветают на каменистых склонах. Словно чужеземец, впервые открывающий то, что туземцы давно перестали замечать, Иисус повсюду видел благодать. И все же Он не дал определения этому понятию, не анализировал его, да и само слово «благодать» произносил редко. Он говорил о благодати притчами, и я беру на себя смелость пересказать Его сюжеты в новых реалиях.

Бродяга поселился возле рыбного рынка на восточной окраине Манхеттена. Его преследует тошнотворный запах отбросов и рыбьих внутренностей. Он с ненавистью глядит вслед грузовикам, которые еще затемно подвозят новый товар. Однако в городе слишком многолюдно, и там его останавливают копы. А тут, неподалеку от гавани, никому и дела нет до одинокого оборванца, который держится особняком и спит на причале у помойки.