William Young - Хижина

— Ты знаешь, — воскликнула она, — я особенно люблю песни этого Брюса.

Она поглядела на Мака, который сел за стол.

Мак кивнул, его аппетит разгорался с каждой секундой.

— Да, — продолжала она, — и я знаю, что ты тоже его любишь.

Мак улыбнулся. Это была правда. Кокберн многие годы был любимцем всей его семьи.

— Итак, милый, — сказала Папа, продолжая хлопотать у стола, — что тебе снилось ночью? Сны, как тебе известно, иногда имеют большое значение. Они помогают открыть окно и выпустить нездоровый воздух наружу.

Мак понял, что это приглашение отпереть дверь, за которой таились его страхи, однако в данный момент не был готов пригласить ее в эту темную дыру.

— Я спал прекрасно, спасибо, — ответил он, после чего быстро сменил тему, — Он твой любимец? Я имею в виду Брюса.

Она замерла и посмотрела на него.

— Макензи, у меня нет любимцев, я просто особенно его люблю.

— Ты, кажется, особенно любишь тьму народу, — заметил Мак, глядя на нее с подозрением, — А есть кто-нибудь, кого бы ты не особенно любила?

Она подняла голову и закатила глаза, словно мысленно пролистывая списки всего, что было когда-либо создано.

— Нет, никого не могу найти. Наверное, это потому, что я такая, какая есть.

Мак был заинтригован.

— А ты когда-нибудь сердишься на кого-нибудь из них?

— Вот уж спросил! А кто из родителей не сердится? Есть от чего выйти из себя, глядя на то безобразие, какое учиняют мои дети, и то безобразие, в каком они живут. Мне в большинстве случаев не нравятся принимаемые ими решения, однако мой гнев все равно есть проявление любви. Я люблю тех, на кого сержусь, так же сильно, как и тех, на кого не сержусь.

— Но как же твой гнев? Мне казалось, если ты хочешь считаться Господом Всемогущим, тебе необходимо быть злее.

— Сейчас я злая?

— Вот об этом я и думаю. Разве в Библии ты не носишься повсюду, убивая людей? Ты совершенно не соответствуешь представлениям о тебе.

— Я понимаю, как, должно быть, все это сбивает тебя с толку. Но если здесь кто-то притворяется, то это ты. Я тот, кто я есть. И я не собираюсь соответствовать чьим-то представлениям.

— Но ты хочешь, чтобы я поверил, что ты Бог, а я просто не вижу… — Мак не знал, как ему завершить фразу, поэтому замолчал.

— Я не прошу тебя ничему верить, я только хочу сказать, что этот день показался бы тебе гораздо милее, если бы ты просто принял то, что есть, вместо того чтобы пытаться подогнать действительность под какие-то свои предвзятые убеждения.

— Но если ты Бог, разве это не ты выливала целые ушаты гнева, швыряла людей в огненное озеро? — Мак почувствовал, как растет его злость, выталкивая новые вопросы, и несколько расстроился от недостатка самообладания. Но все равно спросил: — Если честно, разве тебе не доставляет удовольствия наказывать тех, кто тебя разочаровал?

При этих словах Папа бросила свою работу и обернулась к Маку. Он увидел в ее глазах глубокую грусть.

— Я не то, что ты обо мне думаешь, Макензи. Мне нет необходимости наказывать людей за грехи. Грех уже сам по себе наказание, пожирающее тебя изнутри. И моя цель не в том, чтобы наказать за него, моя радость — исцелить от него.

— Я не понимаю…

— Ты прав. Ты не понимаешь, — произнесла она с улыбкой, за которой по-прежнему скрывалась грусть, — Но повторю снова, мы еще не закончили.

В этот момент появились Иисус и Сарайю, они смеялись, поглощенные разговором друг с другом. Иисус был одет так же, как и накануне, джинсы и светло-голубая рубашка, застегнутая на все пуговицы, цвет которой подчеркивал его темно-карие глаза. Сарайю же была облачена во что-то такое тонкое и кружевное, что оно буквально колыхалось от легчайшего движения ил и даже произнесенного слова. Радужные узоры переливались и меняли форму от каждого жеста. Мак подумал, замирает ли она когда-нибудь хоть на миг.

Папа склонилась к Маку, заглядывая ему в глаза.

— Ты поднял очень важные вопросы, и мы еще вернемся к ним, обещаю. Ну а пока насладимся все вместе завтраком.

Мак кивнул и сосредоточил внимание на пище. Несмотря ни на что, он был голоден, а еды было в изобилии.

— Благодарю тебя за завтрак, — сказал он Папе, пока Сарайю и Иисус занимали свои места.

— Что? — переспросила она в насмешливом ужасе. — Ты даже не собираешься склонить голову и закрыть глаза? — Она направилась в кухню, бормоча на ходу: — И куда только катится мир? На здоровье, милый. — Она махнула рукой через плечо.

Вернулась она через секунду с очередной дымящейся миской, от которой исходил изумительный запах.