Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

В это время жизнь моя висела на волоске от страшной холеры. Под страхом ли смерти, или в силу греховного сознания, я тут снова начал чувствовать себя опять приближающимся к своему Источнику Света, Христу. В мрачные дни холерной смерти, когда мне на день приходилось сотнями отпевать холерных, я ни на минуту в это время не переставал думать о ничтожестве человеческой жизни. «Что значит человеческая жизнь, — думал я, — жизнь и смерть так близки между собой, как близнецы в утробе своей матери. Сейчас здоров, а через час становишься пищей червей, сейчас молод, силен, красив, а через минуту — груда разлагающихся зловонных костей и гнилого трупного мяса. Вот лежит доктор, сраженный холерными бациллами, а вот несколько офицеров, а с ними рядом целая куча, один за другим, — солдаты. Вчера все они были живы, занимались своими делами, говорили, рассуждали, писали письма домашним, а сейчас, точно колоды, лежат безмолвно и неподвижно». Вспоминается мне часто одна красивая молодая женщина, которую я в городском холерном бараке исповедовал. Я никогда не забуду, как она металась, тосковала, проклинала свою жизнь и изо всех сил рвалась ко Христу. Она говорила: «Господи, Господи, прости меня! Прости мне Господи, мою жизнь! Я грешница, красота меня сгубила! Ах, как она меня сгубила! Господи, помилуй меня, я грешница! Я умираю! А грехов-то, грехов-то у меня сколько! О, Господи, прости меня! Батюшка, помолись за меня!» В это время к ней принесли ее маленькую дочь; она взглянула на нее и сказала: «Дочь моя! Если ты будешь такой же грешницей как я, твоя мать, то погибни, я буду рада, да, я буду рада!» Через несколько часов после этих отчаянных душевных мук женщина лежала уже спокойно, сраженная смертью. Вспоминается мне также одна беженка, которая лежала умершею на дороге, а около нее, один другого меньше, окружали ее ее дети, горько оплакивавшие смерть матери. Жуткие и страшные картины.

При виде всех этих страшных бесчисленных жертв холеры я опять начинал размышлять о войне. Я думал, что вот эту самую пресловутую богиню — войну — почти весь мир, все поэты, все философы, все ученые, все христианские пророки с восхищением встречают, пишут, говорят ей свои самые лестные, философские и ученые панегирики, целые трактаты; все они ее восхваляют, прославляют и как какую-нибудь величайшую мировую святыню величают, а мы, представители Церкви Христовой, к ее ногам даже повергаем свою христианскую религию во главе с Самим Христом! Мы в военное время без стыда и совести выдумываем всякого рода чудесные на небе знамения, или видения вроде того, как во время Русско-Японской войны будто бы на облаках явилась Божия Матерь с младенцем и Своею пречистою рукою указала на восток, т. е. на Японию, как в недалеком будущем на побежденную страну русским оружием. Во время же сей мировой войны тоже будто какая-то рота, или целый полк русских солдат видели Божию Матерь, окруженную на небе бесчисленными Херувимами и Серафимами и т. п. Все подобные чудовищно-фантастические выдумки нашего христианского духовенства настойчиво свидетельствуют о том, что мы, пастыри Церкви, всю христианскую религию захватили в свою монополию и во имя только своего постыднейшего, антихристианского коммерциализма и лицемерной, изолгавшейся хвастливой, гордой, кастовой нашей самоправедности мы жертвуем ею интересам политическим, государственным и торжественно бьем в набат и трубим об этих военных небесных чудесах и санкционируем их как реальную, божественную действительность лишь для того, чтобы подобными измышлениями угодить сильным мира сего!

Два месяца прожил я во Владимире-Волынске, а затем меня перевели в 77-ю бригаду государственного ополчения. В скором времени меня прикомандировали к первой школе прапорщиков юго-западного фронта. Тут мне приходилось работать много. Юнкера меня любили. Со многими из них у меня завязывались интимные религиозные беседы. Особенно для меня лично были ценны три первых выпуска этой школы. Как-то раз зашел ко мне один юнкер; ему давно хотелось по душе поговорить со мною. — «Батюшка, — начал он, — я, как никто другой, нуждаюсь в откровенной беседе с вами». — «Говори», — ответил я. — «Вот в чем дело, — заговорил юнкер, — я абсолютно разочаровался в Церкви и вообще в христианстве, и вот почему: когда я был гимназистом, я верил всему и всем, я верил преподавателям, верил книгам, верил профессорам, но особенно я верил священникам, верил христианским церковным авторам литературных или духовных произведений и последним не только верил, но я любил их произведения, преклонялся перед ними и считал их даровитыми, гениальными творцами христианской мысли. Позднее, вы знаете, батюшка, мне пришлось в жизни убедиться, что все они самые вредные, ужасные жрецы лжи, обмана и всякой фальши. Они говорят и проповедуют о Боге, но их бог это не Бог Евангелия, это не Бог Нагорной проповеди Христа, нет, далеко нет, их бог это их же собственное „я“, другого Бога они никогда не знали и знать не будут! Они говорят, пишут, проповедуют о каком-то научном христианстве, но это так же смешно, как было бы смешно, если бы кто-нибудь говорил или писал о научном Христе, о научном Боге. Они читают рефераты, читают лекции о христианской жизни, но сами в своей личной жизни живут совершенно иначе, являются буквально погромщиками истинного христианства. Что может быть хуже, как всю свою жизнь болтать красивые фразы и рукою палача убивать саму христианскую жизнь? Я знаю многих епископов, которые с амвона распинаются в защиту девства, чистоты плоти и духа, а сами имеют любовниц! И много я знал подобных проповедников христианства. Вот эта-то в людях ложь, отвратительная фальшь и мерзкая маска лицемерия мне противны, и я их не выношу. Я настолько разочаровался в них, что ненавижу их, и моя душа не выносит этой двуличности, и вот я заклеймил бы их навсегда клеймом вечного проклятия и мирового позора». — Юнкер замолчал. — «Сын мой, что же ты этим хочешь сказать мне?» — спросил я. — «Что хочу я этим сказать вам? — сквозь слезы проговорил юнкер. — Я пришел к вам отвести свою душу, мне очень тяжело жить в такой изолгавшейся атмосфере человеческой жизни. Всюду ложь: ложь в Церкви, ложь в государстве, ложь в учебных заведениях, ложь в книгах, ложь в семье, ложь в дружбе, ложь везде, а главное, ложь в современной христианской жизни — ведь одна только ложь, ложь и ложь!.. Вот хотя бы относительно самой войны: кто не знает, что она есть верх всякого зла, и несмотря на это люди воюют, убивают друг друга, проливают собственную кровь, а священники, епископы, патриархи, папы освящают эту войну, благословляют ее, молятся о победе той или другой армии и т. д.» Юнкер замолчал. Молчал и я. Наконец он вздохнул и, упорно глядя на меня, сказал: «Отец Спиридон! Мне до глубины души жалко вас, моя любовь к вам вспыхнула во мне в тот день, когда мы были в лесу на занятиях, а вас я увидел там под одним деревом… я без слез не могу сейчас вспоминать об этом…» Он заплакал. — «Отец Спиридон! Я решил отказаться от военной службы и завтра подаю рапорт; вас я Богом молю, бросьте и вы служить государству. Вы священнослужитель, вы должны всецело принадлежать одному Христу! Вы знаете, как мне вчера было обидно за вас, когда вы приводили нас к присяге, но все же вы это делали. А ведь всякая присяга совершенно запрещена Евангелием. По-моему, она есть прямо-таки измена Христу, как Царю христианскому. Молю вас, отец Спиридон, будьте хоть вы одним истинным, христианским священнослужителем».