Александр Старостин: Матрона Московская (для младшего и среднего школьного возраста)

– Почему?

– Будет война.

– Кто на нас посмеет напасть?

– Как всегда, с запада. Оттуда ничего хорошего не жди.

– Кто победит?

– Мы и победим, но много русской крови прольётся. Ой, много! Поглядишь на иных – всё ругаются и собачатся между собой. И думаешь: “Чего ругаться, когда жить осталось совсем чуток? ”

И в самом деле, 22 июня началась война, а вместе с ней и послабление от большевиков для православной веры. Власти ведь понимали, кто будет воевать: русские. И были выпущены из тюрем священники, открылись кое-где храмы Божии, в Троице-Сергиевой зазвонили ранее запрещённые колокола. Матронушка перебралась на Арбат, в Староконюшенный переулок.

Ольга со свекровью и детьми – а их было трое – собралась ехать подальше от германца, который ходом шёл почти без остановки на Москву. В Себино, думала она, враг не сунется: село в сорока верстах от железной дороги – туда после дождя и на конях не проедешь.

Пошла к Матронушке за советом.

– Никуда не уезжай. А кто поедет, того ждут большие муки.

– А если немец зайдёт в Москву?

– Красный петух победит чёрного. Германца разобьют под Москвой.

– А в Тулу зайдёт?

– И в Тулу не зайдёт. А за Себино я молиться буду.

После разгрома немцев под Москвой стало известно, что карательный отряд захватчиков стремительно влетел на машинах и мотоциклетках в Себино, и солдаты зачем-то согнали всех детей в погреб. Поставленные на часах каратели постреливали в плачущих матерей, не знающих, что замыслил враг. И вдруг словно приказ какой пришёл сверху: незваные гости вспрыгнули на свои мотоциклеты и уехали так же неожиданно, как и появились.

Об этом впоследствии рассказала Вера из Себина, которая, не послушавшись Матронушки, уехала с семилетним сыном из Москвы и перенесла большую муку, когда её мальчика заперли в подвал.

У Матронушки на лбу была ямка, и когда она крестилась (а крестилась она медленно, истово, полностью отдаваясь молитве), её сложенные персты безошибочно попадали сперва в ямку. Во время войны она почти не спала: по ночам совершала молитвенное правило, а днями, не оставляя внутренней молитвы за Отечество наше, принимала всех ищущих утешения. А земля наша, залитая кровью, вопияла к Небесам о заступничестве и вразумлении. Целыми днями стояли к Матронушке люди. Говорят, что она духом своим переносилась на поля сражений и многих охраняла от стрелы “в нощи летящия” и “от беса полуденного”. И безошибочно определяла, кто жив, а кого отпевать и поминать, и словами своими вселяла во многих бесстрашие и рассудительность.

Однажды, выстояв очередь, к ней пришла шестнадцатилетняя девушка Лида узнать что-нибудь о брате, не подававшем никаких вестей с начала войны. Потом её рассказ записали.

– Ты о брате пришла спросить? – обратилась к Лиде Матронушка. – Жив твой брат и вернётся. А тебя скоро ждёт дальняя и трудная дорога. Но ты ничего не бойся – воротишься живой и здоровой.

И в самом деле, Лида была мобилизована в 1943 году и в первый же день пребывания в действующей армии попала под сильную бомбёжку. Памятуя слова Матронушки, что с ней ничего не случится, она не поддалась общей панике, осмотрелась по сторонам и позвала своих товарищей в канаву, поросшую кустарником у дороги. Все, кто был с ней, остались живы и удивлялись храбрости совсем молоденькой девушки, которая не растерялась и сообразила, как самой спастись и других спасти.

Лида прошла весь ад войны, как заговорённая, и нередко показывала стойкость и рассудительность в трудном положении. В 1945 году встретилась с братом, который воевал, что называется, от звонка до звонка – таковых были считанные единицы: ведь служба солдата в действующей армии не ведёт к долголетию.

Если же записать истории всех спасённых и ныне спасаемых святой блаженной Матроной, то, наверное, и тысячам книг того не вместить.

Матронушка по смирению своему никогда не учительствовала, не проповедовала, не допускала пустошных разговоров и женских посиделок, но каждого, кто приходил к ней за духовной помощью, как бы озаряла своей любовью и в каждом прозревала его судьбу, к каждому находила свои слова – ведь все мы разные. Всё окружающее её в мире сем и ином мире, телесными очами непрозреваемом, было для неё едино и неслиянно; в каждом она видела образ Божий, а если и осуждала кого-то из маловеров, то единственно ради вразумления, а не для наказания. Её слова были простыми, кроткими, порой простодушными, но проникали в сердце каждого, потому что предназначались только для него, только относительно его судьбы. Впрочем, для всех и каждого она повторяла одно: