Η. О. Лосский - Воспоминания

Однако, отправляться в Вязьму мне не пришлось. Лев Николаевич и Евгения Константиновна решили помочь мне добраться до университета более коротким, прямым путем. Они обещали попытаться добиться для меня разрешения поступить в восьмой класс гимназии. Евгения Константиновна воспользовалась для этой цели влиянием своего отца в Министерстве народного просвещения. Она попросила его поехать к министру Делянову и похлопотать у него за меня. Константин Федорович поставил условие: «Пусть он даст слово, что в учебном заведении не станет заниматься политикою». Евгения Константиновна передала мне свой разговор с отцом и прибавила: «Коля, дайте слово, что не будете заниматься политикою». — «Нет» — ответил я, — «не могу дать слова: я буду поступать согласно своим убеждениям». Евгения Константиновна передала мои слова Константину Федоровичу и он отказался ехать к Делянову. Тогда она со слезами стала упрашивать своего отца, обещая поместить меня в своей семье и взять на себя ответственность за меня. Голстунский надел свой мундир с орденами и поехал к Делянову. Министр потребовал мое дело из канцелярии и, увидев его пустячность, разрешил мне держать осенью экзамен в VHI класс гимназии при Историко–филологическом институте.

Лосские наняли на лето дачу в селе Мартышкине между Ораниенбаумом и Петергофом. Я поселился в их семье. Так как степень родства нашего трудно было установить, то было условлено, что я буду считаться племянником Льва Николаевича.

Мне предстояло в течение двух с половиною месяцев подготовиться к сдаче более, чем двадцати экзаменов. Вследствие того, что в течение всех своих странствий я не переставал учиться, повторить весь гимназический курс мне было не трудно, за исключением латыни и греческого языка, которыми я вовсе не занимался два года. Лосские пригласили для меня репетитором по этим языкам Бориса Александровича Тураева, который впоследствии стал известным египтологом и профессором Петербургского университета. В то время он, кажется, только что окончил курс университета и жил со своею матерью на даче в Петергофе. Его точный ум и хорошее знание классических языков очень помогли мне быстро восстановить забытое и хорошо подготовиться к экзамену. Глубокая религиозность Тураева, который впоследствии, уже будучи профессором, всегда читал Апостола в университетской церкви, не могла не привлечь к себе моего внимания.

Вернувшись с дачи, Лосские поселились на Литейном проспекте рядом с домом Победоносцева в квартире, которую перед тем занимал сатирик М. Е. Салтыков–Щедрин. Мне предстояло в течение нескольких дней сдать более двадцати экзаменов, некоторые из них были письменные. По русскому языку было задано сочинение на тему «Знание о чужой душевной жизни». Меня этот вопрос интересовал уже давно, как раз на эту тему мною был летом прочитан фельетон Эльпе в «Новом Времени». Я написал сочинение хорошо. Между прочим, я указывал на то, что в некоторых затруднительных случаях подражание внешним проявлениям наблюдаемого лица может помочь проникнуть в его внутренний мир.

Учитель словесности, кажется Орлов, сообщил начальству гимназии о моем сочинении. На следующий день директор Историко–филологического института Кедров пришел на мой экзамен, поздравил меня с блестяще написанным сочинением и сказал: «Желаю вам успеха. Очень рады иметь в нашей гимназии ученика с такими интересами и знаниями». Я был принят в гимназию и с этих пор беспрепятственное прохождение всех ступеней образования было для меня обеспечено.

Учиться в восьмом классе гимназии мне было легко. Среди учителей были очень выдающиеся знатоки своего предмета, например, словесник Орлов, учитель истории Андрианов, преподаватель греческого языка Томасов, латыни — Санчурский. Из товарищей моих особенно помню Нарбута, который по окончании гимназии прошел курс Военно–меди- цинской Академии и Историко–филологического факультета. Он стал специалистом по невропатологии и был профессором Военно–медицинской Академии.

Особенно интересен был остроумный Витмер. Он был крайним скептиком, пессимистом и злостным атеистом. Страдая туберкулезом в тяжелой форме, он знал свою обреченность и не мог простить судьбе своего несчастия. Беседы с ним были интересны, но его кощунства и едкие нападения на Церковь отталкивали меня, хотя я в это время и сам был материалистом–атеистом. Вскоре после окончания мною гимназии Витмер умер.

Вспоминается мне еще немец К. Идя однажды со мною после уроков по набережной Невы на Васильевском острове (Историко–филологический институт и гимназия при нем были рядом с университетом), К. сказал, что читает «Мертвые души» Гоголя и восхищается Чичиковым, как прекрасным изображением положительного типа.