Алексей Бакулин - Письма в Небеса

— Ну, расскажите… — буркнул я, заранее придумывая контрдоводы к её рассказу.

— Мне нужно было ехать в Сортавала, да. А поезд ходил очень рано, очень утром. А я, вы знаете, Алексей, такая сонная, — это просто ужас, мне стыд об этом говорить. Я очень люблю высыпаться. Но — нужно ехать, да. Я беру свой маленький разбудник… нет… будильник, извините. Беру будильник, чтобы он меня вовремя проснул. И — ах! — вижу, что будильник ломался! Совсем ломался и не может ходить, не может — как это? — дребезжать!

Марта Карловна гордо взглянула на меня, довольная тем, что вспомнила такое трудное русское слово, и продолжала:

— Что же мне делать, Алексей? Кто меня, такую сонную старуху, сможет проснуть?

— У соседей бы попросили будильник! — ворчу я, уже догадываясь, к чему клонит лютеранка.

— Нет! — лицо у Марты Карловны сияет. — Я придумала великолепное! Я стала просить Иисуса! Я встала к портрету — вот так…

Марта Карловна грузно встает со стула, подходит к висящей у неё в комнате православной иконке «Спас Нерукотворный», картинно воздевает руки и произносит торжественно:

— Иисус! Прошу Тебя, чтобы я проснула совсем утром, чтобы я не опоздала! Помоги плохой, глупой, сонной старухе, я Тебя сильно прошу, да!

Она поворачивается ко мне, лицо её взволнованно, в глазах блестят слезы.

— И Он меня проснул! — говорит она шепотом. — Ровно без половины шестого. И я успела на вокзал, приехать к своей бедной сестре в Сортавала… Это — великолепное!

Некоторое время мы молчим.

— Так-так! — говорю я через минуту. — Значит у вас, у лютеран, Бог вместо будильника? Здорово! Во всем свой практический смысл! Приспособили веру для хозяйства!

— Что-что? — рассеянно переспрашивает Марта Карловна, все ещё полная воспоминаний о своей чудесной встрече с Богом. — Да, да, вместо будильника, да… Он меня проснул Своей великолепной рукой! Такую глупую сонную старуху… Да.

— Знаете, что это было на самом деле? — спрашиваю я, грозно прищурясь. — Это была прелесть! Вас, лютеран, Бог слушать не может!

Марта Карловна очень удивлена и обижена.

— Но меня, Алексей, Он услышал, да. Вам не надо злиться: я говорю правду.

Возмущенно фыркая, я удаляюсь.

А вскоре случилось мне купить билет на поезд, который отходил «совсем утром». И надо же такому случиться, что будильник мой сломался, а другой взять было негде. Я понял, что мне ничего другого не остается, как последовать примеру бедной, обиженной мной Марты Карловны. И вот, стою у иконы, и краснея, бормочу:

— Господи… Прости мя, грешного… Посли, Господи, ангела твоего, чтоб разбудил (чуть не сказал «проснул») меня…

И, помолчав:

— Прости мя, Господи, что обидел рабу Твою, Марфу…

Утром, в нужное время, проснулся, как от толчка. Великолепной Своей рукой Бог разбудил меня.

С тех пор так всегда и делаю, когда будильника рядом нет. И никогда не просыпал. А с Мартой Карловной больше не сводил случай, и не было у меня возможности попросить прощения у неё лично…

А здесь — три старинные русские повести, переложенные мною на современный язык. Оно конечно: переводить с русского на русский — занятие странное, но кто же сегодня прочтёт дивные творения наших древних словесников в их первозданном виде? Кто станет напрягаться, разбирая непривычные обороты, раздумывая над незнакомыми словами?.. А мне до боли жалко, что несколько веков великой русской литературы, нашей допушкинской, допетровской словесности, словно в сундук заперты и живут отдельно от народа на положении музейных экспонатов, забытых в запасниках. Спроси: «Что вы знаете из древнерусской литературы?» В лучшем случае назовут «Слово о полку Игореве». Ну, может быть, при особом везении — «Повесть временных лет»…

О «Слове о полку…» — разговор особый. Как-то странно вышло, что оно в сознании наших современников наглухо заслонило собой всю древнерусскую литературу. Читать его — никто не читает: дай Бог одолеть только: «Не лепо ли ны бяшеть, братие…», — на этом 999 из тысячи сломается, — а переводы, даже самые затейливые — скучны (да простят меня горячо любимые Майков и Заболоцкий, — но, увы!). Однако, слышать о «Слове…» — все слышали, и все искренне считают, что древнерусская литература — это смешная и неудобопроизносимая словесная каша. Кого-то такое положение вполне устраивает: зашла речь о древнерусской литературе, и тотчас — «Не лепо ли ны бяшеть…» — и аудитория частью рассасывается, частью засыпает. «Вопросы к лектору будут?» — Вопросов нет.