Владимир Крупин - Незакатный свет. Записки паломника

Попробовали мы и этого кофе. Но уже совсем изысканный сорт готовился в закрытой емкости, из которой кофе появлялось по капелькам.

– Восточный самогон, – назвал я это производство.

Махмуд и Али хохотали, очень довольные.

И в самом деле действие этого, «капельного», кофе было сродни опьянению. Ударило в голову, заколотилось сердце. Уж очень быстро я поднялся по ступеням качества кофе. Как в тумане плавала по сцене шелковая танцовщица. Махмуд и Али курили кальяны. В них булькало и хрипело. Но на кальян у меня сил уже не хватило.

Дэвид Робертс. Иерусалим. Цветная литография. 1841.

Поехали смотреть развалины. Давно я разлюбил сии зрелища. Наглядевшись развалин от бомбежек, например в Эль-Кунейтре, не захочешь смотреть развалины былого могущества, разбомбленные временем. Смотреть на трещины и сколы мраморных колонн, на черепки керамики с остатками узоров, на выщербленные изразцы, на позеленевшие камни стен – что это? Экскурсия на кладбище эпохи, назидание, что и с нами будет так же? Но, по крайней мере, не было гида, никто не загружал датами и фамилиями. Просто гуляли. Но очень недолго. Махмуд сфотографировал верблюда, накрытого ковром, и меня перед верблюдом.

– Прокатишься?

– Ни за что, – ответил я, – не путай меня с туристами.

– Да нам и некогда, – сказал он, поглядев на часы, – пора обедать.

– Махмуд, господин Али, – оторопел я, – вы это серьезно?

– Смотри на часы – время обеда. За обедом будут большие люди: Мохаммед, устод, раис, как говорят у вас в Средней Азии, и профессор доктор Хусейн. Они тебе будут интересны, ты – им. Ты приехал познавать страну, страна – это люди.

– Давай ходить по улицам. Смотреть на людей. Я сыт-сытехонек.

– Как-как? Сыт-сытехонек?

– Да. Запиши. Превосходная степень насыщения. После него объедение и чревобесие. Большие грехи. Разве ислам не порицает перегрузки желудка?

– Есть время пищи, время поста. Рамазан, байрам-ураза. У вас тоже посты. Сейчас нет поста, осень. Так?

– Махмуд, – я пробовал все-таки отбиться от обеда, – Махмуд, у нас пока получается демьянова уха. Помнишь басню дедушки Крылова?

– Дедушки? Нет. За обедом расскажешь.

– То есть нельзя без обеда?

– Программа, – ответил Махмуд.

Дэвид Робертс. Эль-Дейр. Петра. 1839.

Мы уже ехали. Ехали обедать. Я смирился Ресторан был за высоким, плетеным из тростника забором. Внутри, в стиле этого забора, была плетеная мебель, столы тоже плетеные, над столами широченные соломенные зонты. Среди этой мебели летали официанты в народных костюмах, на возвышении играл оркестрик, между кухней и посетителями был очаг с открытым огнем – словом, дорогое заведение.

Профессора Хусейн и Мохаммед были милейшие люди, словесники, лингвисты-русисты. Но, хотя и русисты, по-русски не говорили, Махмуд по-прежнему переводил. Тема разговора быстро определилась, как только мне были сказаны комплименты о русской поэзии Пушкина и Есенина, о том, что их не понимают в Европе, а только на Востоке. В свою очередь я блеснул знанием Низами, Хафиза, Саади, и мы сошлись на том, что религиозность и нравственность внедряются в народное сознание еще и посредством высокой поэзии. Только я засомневался, что воспеваемое Хайямом вино – это символ, а не вино вовсе.

– Это духовное вино, – переводил мне Махмуд. – Экстаз, молитва.

– Но он же пьет с женщиной. То есть он с нею, так сказать, молится, так понимать?

Махмуд долго переводил мои слова застолью. Увеличил их раз в пять, не меньше. Профессора, поглядывая на меня, смеялись.

– Ты меня, наверное, таким дураком выставляешь, – сказал я Махмуду. – Чего они смеются? Надо точно переводить.

– Разве я переводчик? – вскинулся вдруг Махмуд. – Я приставлен к тебе как друг, как большой ученый, разносторонний специалист, как можно не понять?

– Извини, пожалуйста. Все-таки чем ты их рассмешил?

– Не я, а ты. Добавил только, что Восток в русской поэзии значительнее Запада. Ты не согласен?

– Согласен. Да будет благословенна твоя отсебятина и благословен род твой. На отсебятину не обижайся. Отсебятина – это смысл творчества.

– Запишу.

Роберт Гриндли. Дрожащие минареты Ахмедабада. 1809

Тем временем стол заполнялся. Снова началось нашествие соусов, подливок, приправ. Гора благоухающих, тонких, золотистых лепешек. Я был настороже, контролировал себя. Прислушался к себе: полная приятная сытость. Из вежливости отламывал по крошечному кусочку от лепешки, отпивал по крошечному глоточку свежего сока. Но вот принесли какое-то незнакомое кушанье. Извиняя себя тем, что надо же попробовать новый вкус, я и вкусил. И очнулся, когда тарелка предо мной опустела. И была тут же заменена другой, полной. Нет, так нельзя.

Читать дальше