Кристофер Хитченс - Бог не любовь - Как религия все отравляет

Как я уже писал выше, нам больше не придется спорить с достойной уважения верой Маймонида и Фомы Аквинского (в отличие от бездумной веры в «заповеди» или «последние дни» — ее запасы, похоже, не истощатся никогда). Причина проста. Их вера, способная выдержать хотя бы недолгое испытание разумом, в наше время невозможна. Первые отцы веры (они постарались, чтобы матерей у веры не было) жили в эпоху крайнего невежества и страха. В свой «Путеводитель растерянных» Маймонид не включил людей, на которых, по его мнению, не стоило тратить усилий, а именно «турок», чернокожих и кочевников, чья «природа подобна природе бессловесных тварей». Фома Аквинский полуверил в астрологию и был убежден, что каждый сперматозоид (он, разумеется, не был знаком с этим термином) содержит полностью сформировавшийся зародыш человека. Можно лишь с грустью гадать, скольких бредовых лекций о половом воздержании удалось бы избежать, если бы этот вздор опровергли немного раньше. Августин был эгоцентричным сказочником и геоцентричным невежей: он виновато полагал, что бога заботят какие-то жалкие груши, которые он банально стряс в чужом саду, и был убежден, что Солнце вращается вокруг Земли, центра вселенной. Он же измыслил безумную и жестокую доктрину, согласно которой души некрещеных младенцев отправляются в «лимб». Кто скажет, сколько страданий причинила эта почившая «теория» родителям-католикам за долгие годы своего существования, пока церковь стыдливо и лишь отчасти не отменила ее уже в наши дни? Лютер панически боялся чертей и полагал, что душевнобольные — дело рук дьявола. Мухаммед, по утверждению его последователей, разделял веру Иисуса в то, что пустыня кишит «джиннами», злыми духами.

Скажем прямо. Религия родом из того периода человеческой истории, когда никто — даже великий Демокрит, умозаключивший, что вся материя состоит из атомов, — не имел ни малейшего представления об устройстве мира. Религия родом из нашего младенчества, полного страха и плача. Она была нашей детской попыткой удовлетворить врожденную тягу к знанию (а также потребность в утешении и ободрении и другие детские нужды). Даже наименее образованные из моих детей знают о природе вещей больше, чем кто-либо из основателей религий, и я склонен думать (пусть такую связь и трудно доказать), что именно по этой причине мои дети не увлекаются изобретением адских мук для своих собратьев.

Вот почему любые попытки примирить веру с наукой и разумом заведомо обречены на неудачу и насмешки. К примеру, я читаю про некий экуменический съезд христиан, которые, желая показать широту своих взглядов, пригласили несколько физиков. При этом я невольно вспоминаю, что церкви этих христиан никогда бы не возникли, если бы наши предки не боялись погоды, темноты, чумы, затмений и множества других вещей, которые теперь легко объяснимы. И если бы нашим предкам не пришлось, под страхом жесточайшего возмездия, непомерными налогами и церковными десятинами оплатить величественные религиозные постройки.

Ученые бывают религиозны или, во всяком случае, суеверны. Исаак Ньютон, к примеру, был спиритуалистом и алхимиком самого смехотворного пошиба. Термин «большой взрыв» предложил Фред Хойл, кембриджский астроном и экс-агностик, одержимый идеей «замысла» в природе. (Это нелепое название, кстати говоря, он придумал в попытке дискредитировать ныне общепринятую теорию возникновения вселенной. Подобно «тори», «импрессионистам» и «суфражисткам», «большой взрыв» — уничижительный ярлык, с радостью принятый теми, кого он высмеивал.) Стивен Хокинг не верит в бога; когда его пригласили в Рим на встречу с папой Иоанном Павлом II, он попросил показать ему протоколы суда над Галилеем. Однако он без тени смущения говорит, что у физики есть шанс «познать замыслы Бога», и в наши дни это выглядит вполне безобидной метафорой, вроде «Бог его знает…» в песне «Бич Бойз» или моей собственной речи.

До того, как Чарлз Дарвин в корне изменил наши представления о собственной родословной, а Альберт Эйнштейн — о рождении космоса, хорошим тоном среди ученых и философов были всевозможные формы «деизма». Деисты признавали, что упорядоченность и предсказуемость вселенной свидетельствуют о разумном творце, хотя и не указывают на его участие в людских делах. Для своего времени такой компромисс был и логичен, и рационален. Особую популярность он имел среди таких интеллектуалов Филадельфии и Виргинии, как Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон. Они сумели воспользоваться кризисной ситуацией и закрепить ценности эпохи Просвещения в самых первых законах Соединенных Штатов Америки.