Кристофер Хитченс - Бог не любовь - Как религия все отравляет

Кровь продолжала прибывать. Миллионы птиц слетелись сюда, чтобы полакомиться останками… за городом давили винодельный пресс, и кровь вытекала из-под пресса, и доставала до конских уздечек на тысячу шестьсот фарлонгов вокруг.

Перед нами чистой воды одержимость кровью, сдобренная полуцитатами. В более осмысленной (но едва ли менее прискорбной) форме ее можно встретить у Джулии Уорд Хоу в «Боевом гимне республики», где говорится о том же винодельном прессе, и у Роберта Оппенгеймера во время испытания первой атомной бомбы в Аламагордо, штат Нью-Мексико: «И вот я стал Смерть, разрушитель миров», — пробормотал он тогда слова из «Бхагавад-гиты».

Одна из многих связей между религиозной верой и зловещим, капризным, эгоистичным детством человечества заключается в тайном желании увидеть, как все разлетается вдребезги и идет прахом. Эта жажда разрушения идет в одной связке с двумя другими разновидностями злорадства. Во-первых, истребление других отменяет — или компенсирует — собственную смерть. Во-вторых, всегда можно лелеять эгоистическую надежду на личное спасение, на теплое местечко за пазухой Разрушителя, откуда можно наблюдать муки тех, кому не повезло. Тертуллиан, один из многочисленных отцов церкви, которым не удавались убедительные описания рая, пожалуй, не зря решил подойти к делу с противоположной стороны. Он обещал, что среди острейших загробных наслаждений будет вечное созерцание того, как пытают грешников. Сыграв на человеческой природе религии, он, сам того не подозревая, вплотную подошел к истине.

Как и в любом другом вопросе, научные представления о конце света впечатляют гораздо сильнее любых проповедей. История космоса началась (насколько здесь вообще уместно понятие «времени») около двенадцати миллиардов лет назад. (Стоит нам начать неверно использовать идею «времени», и мы докатимся до младенческих вычислений знаменитого Джеймса Ашшера, архиепископа Армагского, который подсчитал, что Земля — заметьте, «Земля», а не космос — появилась на свет в субботу 22 октября 4004 года до Рождества Христова, в шесть часов вечера. На судебных слушаниях в третьем десятилетии XX века эту датировку публично поддержал Уильям Дженнингс Брайан, бывший госсекретарь США, трижды кандидат в президенты от демократической партии.) Истинный возраст Солнца и его планет — только на одной из которых зародилась жизнь, — вероятно, составляет четыре с половиной миллиарда лет и пока уточняется. Нашей микроскопической Солнечной системе суждено гореть еще как минимум столько же: Солнце гарантированно проживет еще пять миллиардов лет. Но погодите закрывать свой календарь. Примерно через пять миллиардов лет Солнце последует примеру миллионов других солнц и взрывообразно раздуется до размеров «красного гиганта», в результате чего на Земле закипят океаны и погибнет всякая жизнь. Никакие пророки, никакие провидцы даже не могли представить ужасные масштабы и неотвратимость этого события. У нас есть, по крайней мере, одна жалкая шкурная причина его не бояться: согласно современным прогнозам, другие и более медленные процессы потепления и разогрева уничтожат биосферу еще раньше. По оценкам самых оптимистичных экспертов, нашему виду не суждена вечная жизнь на этой Земле.

А если так, то какого же презрения, какого недоверия заслуживают те, кому не терпится. Они морочит себя и других — прежде всего, как водится, детей — страшными видениями апокалипсиса и строгого суда, вершить который будет тот же, кто поместил нас в эту безвыходную ситуацию. Мы можем смеяться над забрызганными слюной проповедниками ада, которые упоенно коверкали детские души порнографическими описаниями вечных мук, однако этот феномен возродился в еще более опасной форме, когда правоверные начали присваивать и красть научные достижения. Вот что пишет Первез Худбой, профессор ядерной физики и физики высоких энергий Исламабадского университета в Пакистане, о нездоровом образе мыслей, преобладающем на его родине — в стране, которая одна из первых заложила религию в основу своей государственности:

В ходе публичной дискуссии накануне испытаний пакистанского ядерного оружия, генерал Мирза Аслам Бег, бывший пакистанский главнокомандующий, сказал:

«Мы можем нанести и первый удар, и второй, и даже третий».

Его не заботила перспектива атомной войны.

«Можно погибнуть, переходя улицу, — сказал он, — а можно в атомной войне. Все равно рано или поздно придется умереть».