Сборник статей - Ответственность религии и науки в современном мире

См.: Merton R. K. Sociology of science: Theoretical and empirical investigations . Chicago; L. 1973.

Юдин Б. Г. Этическое измерение современной науки // Отечественные записки, 2002, № 7 ( http://www.strana-oz.ru/?numid=8&article=416)

См.: Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки. М., 1978. С. 213.

Яки С. Л. Спаситель науки. М., 1992. С. 220, 221.

Там же. С. 256.

Никитин Е. П. Спецрациональность // Рациональность на перепутье. М., 1999. Кн. 1. С. 82.

«Сегодня обществу нужны не просто знания с возможностью двоякого их использования (т. е. во благо и во вред человечеству. – В. П .), а прочувствованные знания, взвешенные на весах добра и зла. Пожалуй, нынешней науке недостает нравственности и ответственности» (Стрельникова Л. Н. Куда идешь, наука? // Российская наука и СМИ, с. 9–10). Мнение журналистки, полагающей, что с помощью «весов добра и зла» можно отделить полезные и добрые знания от вредных и злых, и только недостаток нравственности не позволяет ученым заняться этой сортировкой, можно считать типичным.

«Повсюду в мире индустриальной цивилизации господство человека над человеком возрастает в объеме и в степени воздействия. И эта тенденция отнюдь не кажется случайным шагом назад, свойственным переходному моменту на пути прогресса. Концентрационные лагеря, массовое истребление людей, мировые войны и атомные бомбы вовсе не “рецидив варварства”, а безудержная реализация достижений современной науки, технологии и власти» (Маркузе Г. Эрос и цивилизация . Киев, 1995. С. XXIV).

См.: Бердяев Н. А. Смысл истории . М., 1990. С. 147, 149, 150.

Стародубцева Л. В. Башня Науки, или «Падшая Премудрость» // Наука в культуре. М., 1999. С. 348–349.

Люббе Г. Наука и религия после Просвещения: об утрате культурной значимости научных представлений о мире // Наука в культуре, с. 288. Сходную мысль высказывает С. С. Гусев: «Современная наука, выстраивая образ мира, состоящий из теоретических абстракций (связь между которыми определяется не нуждами людей, а принципами конструирования понятийных схем), становится в определенным смысле культурным маргиналом…, теряет связь с исходной задачей, для решения которой она возникала, – задачей защиты людей от равнодушия вселенной. В тех “возможных мирах”, которыми оперирует современное научное знание, нет места человеку как носителю культуры» (Гусев С. С. Черты культурной маргинальности в науке // Наука в культуре, с. 301).

«Наука доступна лишь немногим. Будучи основной характерной чертой нашего времени, она в своей подлинной сущности тем не менее духовно бессильна, так как люди в своей массе, усваивая технические возможности или догматически воспринимая ходульные истины, остаются вне ее… Как только это суеверное преклонение перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция – презрение к науке, обращение к чувству, инстинкту, влечениям. Тогда разочарование неизбежно при суеверном ожидании невозможного: наилучшим образом продуманные теории не реализуются, самые прекрасные планы разрушаются, происходят катастрофы в сфере человеческих отношений, тем более непереносимые, чем сильнее была надежда на безусловный прогресс» ( Ясперс К . Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 371, 372).

См., например: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки . С. 515, 516.

Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию . М., 1990. С. 116. «Возможный человек» – не обязательно что-то светлое и совершенное, результат эксперимента не предопределен. Но без него стремление к совершенству было бы только утопией.

См.: Кузнецова Н. И. Социальный эксперимент Петра I и формирование науки в России // Вопросы философии, 1989, № 3. С. 49–60.

Хромов Г. Российская Академия наук: история, мифы и реальность // Отечественные записки, 2002, № 7 (8).

В. Г. Федотова отмечает, что отношения между российской властью и обществом имеют форму зондажа: «вбрасываются» некие идеи, связанные с реформами, болезненно затрагивающими интересы значительных слоев общества, и проверяется сила сопротивления; если она значительна, власть отступает и корректирует свои планы, если общество в целом пассивно, реформы проводят спешно и, как правило, бездарно. «Особенностью зондажа… является то, что так общаются с массой. Масса иногда реагирует на зондаж, иногда не делает этого. Другого общения власти с населением нет. Общение посредством зондажа производит массу даже там, где она еще не была произведена» (Федотова В. Г. Апатия на Западе и в России // Вопросы философии, 2005, № 3. С. 14). В случае с реформированием российской науки роль «массы», по-видимому, предназначена «научной общественности», которую настраивают против «академических генералов от науки» подобно тому, как в свое время лозунги борьбы с привилегиями партийных и советских бонз использовались, чтобы мобилизовать «массы» на поддержку новых, рвущихся к власти «элит». На фоне нынешнего чиновничьего беспредела о былых «привилегиях» и о борьбе с ними вспоминают со снисходительным цинизмом. Что касается отношения более широких масс (рабочих, крестьян, предпринимателей, служащих и разрозненных групп так называемой интеллигенции) к реформам науки, то, как уже было сказано, оно граничит с полным равнодушием.