Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга

В том же 1845 г., что и Адлерберг, побывал в Палестине и прожил полгода в Иерусалиме автор 5-томного «Сказания о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» инок Парфений (Петр Агеев; 1807–1878). Правда, это был человек из другой среды – монах, вышедший из среды старообрядцев, игумен и церковный писатель. Его «Сказание…» было напечатано позже, чем книга Адлерберга, четыре тома вышли в свет в 1855 г., последний – только в 1898–1900 гг. Труд Парфения вызвал множество откликов, и часто о нем восторженно отзывались люди разного направления мысли, такие как С. М. Соловьев, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. В. Дружинин, Ф. М. Достоевский и И. С. Тургенев.

Как пример интереса к теме путешествий на Восток в русском обществе укажу еще вышедшее в Петербурге в 1849 г. второе издание в переводе с французского «Путешествия с детьми по Святой Земле». [49]Автор в книге не указан, рассказ идет от первого лица – сына, путешествующего в 1840 г. с отцом, «служившим под начальством Наполеона» [50], и братом Виктором, в сопровождении двух слуг.

Таковы были в XIX в. предшественники Адлерберга, писавшие на русском языке в избранном им жанре. Не потому ли он начинает записки своего рода оправданием перед публикой, с одной стороны, умаляя значимость своего сочинения, с другой – указывая на его достоинства? «Эти беззатейные строки были написаны мною без претензии на литературную известность, без всякого авторского тщеславия, единственно для освежения в памяти того, что я видел, и притом в то время, когда писались они, я не имел и мысли пустить их когда-нибудь в свет. Между тем некоторые снисходительные приятели, прочитав, одобрили этот рассказ о моем странствовании и уговорили меня напечатать мои впечатления, которые имеют лишь одно достоинство: они чужды всяких вымышленных прикрас».

Итак, «беззатейные строки» вышли в свет только вследствие уговоров приятелей, но отсутствие прикрас послужило им оправданием. Действительно, каждый из предшественников Адлерберга ставил перед собой как литературную цель, так и иную: Дашков историко-экономическую, Муравьев религиозную, Норов топографическую. Н. В. Адлерберг полагал, что «глубокие ученые исследования принадлежат историческим сочинениям, а потому здесь они столь же неуместны, как философские и политические рассуждения. Путевые заметки должны быть зеркалом того, что действительно было в путешествии, ибо путешествие не сказка, а быль». Быть может, эти «инвективы» направлены против кого-то из названных выше авторов? По крайней мере, настораживают такие выражения, как «ученые исследования» (относится ли это к несколько тяжеловесному труду Норова?), «философские и политические рассуждения», которые можно приписать каждому из выпустивших в 1820–1840-х гг. сочинения о путешествии в Святую Землю.

Только инок Парфений, «наивностью изложения» которого восхищался Достоевский, похож в своих писательских установках (но не в стиле) на графа Н. В. Адлерберга, хотя чрезвычайно сомнительно, что они читали записки друг друга. Парфений в предисловии 1855 г. говорит о своей книге: «Написал же все сие без пристрастия, по совести, где сам ходил своими ногами, что видел собственными своими очами…» [51].

Возможно, на стиль Н. В. Адлерберга оказала влияние и общая тенденция современной ему литературы – переход от романтизма, черты которого очень заметны, например, в первой книге А. Н. Муравьева, к более реалистическому описанию действительности. Адлерберг обещает читателю только «быль», без исследований и рассуждений, и нельзя не признать, что она легко читается. Автор может развлечь рассказами о разных забавных или трогательных случаях, о попутчиках или местах, не связанных прямо с целью его путешествия, у него острый глаз, он проявляет наблюдательность, и хотя иногда морализирует, старается не утомлять читателя.

Вот, например, эпизод из первой главы, названный Адлербергом «Анекдот на море»: при отплытии с острова Корфу корабль догнала лодка с неким греком, зарабатывающим на жизнь опасными прыжками с палубы в море на глазах публики. Автор записок рисует внешность случайного встречного так, что ее легко представить: «Это был приземистый толстяк, с длинными, обстриженными в кружок и светлыми, точно лен, волосами, которые мохнатыми прядями распадались около его жирного лица с маленьким лбом и с чертами, чрезвычайно живо напоминавшими барана», – а заканчивает подробный трехстраничный пересказ «анекдота» моралью: «Но тем не менее грустно видеть человека, поставленного в необходимость питаться мирским подаянием. Любопытно бы знать, какие нравственные причины довели его до такого самоунижения?». Впрочем, любопытство графа не простирается до того, чтобы расспросить бедняка.