Хорхе Ибаргуэнгойтия - Убейте льва

— Твой приятель учитель Простофейра, — говорит Тинтин, — настоящий идиот.

— Во-первых, он не приятель, он только гость. К тому же прекрасно играет на скрипке. А это непременный инструмент в квинтете. Идиот он или нет, меня не касается. И довольно, вставай, ты измял мне платье.

— А мне не хочется вставать.

Ангела продолжает ласково гладить голову сына и тихо говорит сквозь зубы:

— Не выводи меня из себя.

Шествуя в белом платье среди азалий, винилик, чаровниц и пергамских гладиолусов, Ангела указывает негру-садовнику, какие цветы срезать и отдавать прислуге, которая идет за ними с букетом в руках.

Дон Карлосик — белый костюм, воротничок «кардифф», английский галстук с булавкой-жемчужиной, двухцветные штиблеты — появляется на дорожке и спрашивает игриво:

— А в этом доме когда-нибудь обедают?

Подходит к своей супруге и, привстав на цыпочки, прикладывается седой щеткой усов к ее шее. Она равнодушно оглядывает его:

— Эти штиблеты просто ужасны.

— Ты говоришь — ужасны? А мне нравятся.

Жестом гордого обладателя он обнимает супругу за талию и даже ниже, чтобы слуги видели, как он еще бодр и любим. Она ему шепчет:

— Убери руки.

Дон Карлосик делает вид, будто только сейчас заметил, что они не одни, говорит: «А!», кладет руки за спину и идет по дорожке рядом с женой. Садовник и прислуга вяло переглядываются.

Дон Карлосик срывает тутовую ягоду и кладет в рот.

— В казино говорят, что это уже свершившийся факт. Мы просуществуем с Бестиунхитраном все пять следующих лет. Если нас вдруг не осенит гениальная идея.

— Какой позор!

Дон Карлосик повышает голос:

— Позор или нет, но я прошу тебя больше не называть его убийцей. Мы должны быть дипломатичны и думать о своем имуществе.

Ангела оборачивается к садовнику и говорит:

— Срежьте еще три кастильские розы.

Садовник принимается за дело, Ангела за ним наблюдает, дон Карлосик сплевывает зернышки и кладет в рот вторую ягоду. Сбавляет тон и пытается образумить ее:

— Кроме того, он к нам прекрасно относится. Сегодня я играю с ним в домино.

— Делай что хочешь, — говорит Ангела, нюхая розу.

Дон Карлосик выплевывает зернышки от второй тутовой ягоды и говорит:

— Ну хорошо, когда мы будем обедать?

— Сию же минуту. Букет уже готов. Пообедаем, и успеешь на свидание к своему душегубу.

Дон Карлосик умоляет:

— Ангела, пожалуйста, будь благоразумна.

— Не беспокойся. То, что у меня на уме, не будет на языке.

Оба направляются к дому вслед за прислугой с цветами. Дон Карлосик, пришедший в хорошее настроение, съедает еще одну тутовую ягоду.

— Ты в этом не раскаешься, — говорит он, сплевывая зернышки.

— Мне нужен другой костюм для Простофейры, — говорит Ангела, — куртка «палм-бич», которую ты ему дал, уже обтрепалась.

Дон Карлосик вскидывает брови в притворном изумлении:

— Что делает этот человек с одеждой?

— Носит. В сундук не кладет.

— Дай ему мой костюм в полосочку, который мне никогда не нравился, и скажи, что я его экипирую не для того, чтобы он ставил плохие отметки моему сыну.

— Твой сын — бездельник.

— Это не довод. За любовь платят любовью.

Оба входят в дом.

В последней трети прошлого и начале нынешнего века богачи Пончики строили свои дома на Новом проспекте. Одни — землевладельцы — перебрались сюда из глубины острова, спасаясь от разбоя, другие — коммерсанты — переселились из центра столицы, спасаясь от плохого воздуха.

Новый проспект — с видом на море — растянулся на три квартала в длину в тени тамариндов, мимозы, лавров и магнолий, цветущих меж двух ручьев, дно которых вымощено камнем. Здесь, в садах за оградой, стоят дома Беррихабалей, Пофартадо и Даромбрадо, богатейших капиталистов острова. Дом одних напоминает индийский Тадж-Махал, других — Кордовскую мечеть, третьих — барочный дворец аристократической богемы. На старых улицах, выходящих на Новый проспект, осталось много больших свободных домов. В одном из них, в старинной резиденции семьи Деньгадело, расположилось Пончиканское казино, членом которого может стать каждый, кто себя уважает, уважаем другими и имеет средства для уплаты членских взносов.

Казино, основанное для того, чтобы островные сеньоры могли коротать там время за картежной игрой или чтением старых газет, превратилось благодаря тирании загнивающего прогрессивизма в центр собраний и основной пункт деятельности Умеренной партии.