Леонид Свердлов: Ай да сукин сын!

В продолжении не было необходимости: Шелленберг, всегда понимавший своих подчиненных с полуслова, молча упал в обморок. Штирлиц умел производить впечатление на начальство: он отлично знал, что для любого немца лучше съесть дохлую кошку без горчицы и соли, чем попасть под колпак к Мюллеру. А Шелленберг был чистокровным немцем.

Воспользовавшись временной нетрудоспособностью начальства, Штирлиц просмотрел бумаги, лежавшие на столе, но, не найдя ничего интересного, взял стакан воды и наклонился к свернувшемуся под столом шефу политической разведки рейха. Однако, увидев стакан, Шелленберг, сразу очухался и, выпучив глаза, спросил:

— Что это?

— Вода. Вы мне сами ее налили.

— Уберите немедленно! — взвизгнул Шелленберг, яростно суча под столом ногами. — Вы с ума сошли: она же отравлена!

Штирлиц не обиделся: в СД любили такие шутки — он просто выплеснул воду на дверь. За дверью зашебуршали: отравленная вода попала через замочную скважину кому-то в глаз.

— У Рольфа в кабинете стоит рация, — Штирлиц хмыкнул, давая понять, что это само по себе возмутительно.

— Рация у Рольфа? — переспросил Шелленберг, и рука его потянулась к телефону.

— Не надо никуда звонить, — поморщился Штирлиц. — Это не его рация.

— А…?…?

— Ну, естественно не его. Это рация русской радистки. Я ее уже месяц ищу, а попадает она к Рольфу, который смыслит и в рациях, и в радистках как кошка в алгебре. А я теперь места себе не нахожу: сижу без связи как…

Штирлиц осекся: он почувствовал, что сболтнул лишнее, но Шелленберг, к счастью, истолковал его слова по-своему:

— Это плохо, — задумчиво сказал он. — Такому мужчине как вы никак нельзя без связи. Вы же зачахнете. Что же вы теперь намерены предпринять?

— Я должен сам ее допросить. Еще не родилась такая радистка, которую я не смог бы убедить работать на меня!

Шелленберг знал, что это не пустая похвальба.

— Это точно, — вздохнул он. — А радистка…

— Высший сорт! — заверил его Штирлиц, доставая из кармана фотографию Кэт.

— Да, — мечтательно вздохнул Шелленберг, — Сам бы допросил, но…

Жену ему подобрал лично Гиммлер. За что — это тайна, о которой даже сам Шелленберг никому не рассказывал.

— Так значит, радистку я забираю? — спросил Штирлиц, когда за окном стемнело и настала пора идти домой.

— Забирайте, — махнул рукой Шелленберг. — В случае чего ссылайтесь на меня.

— В дверях Штирлиц обернулся и спросил:

— А рацию?

— Что рацию?

— Ее мне тоже забрать?

— Она-то вам зачем?

— Ну не оставлять же ее у Рольфа. Он ведь только и может, что разобрать ее на детали для подслушивающего устройства, которое он установит в вашем кабинете.

— Что?!! — завопил Шелленберг так, что у всех, кто подслушивал этот разговор, заложило уши. — Подслушивающее устройство в моем кабинете?!!!

Штирлиц кивнул.

— Хорошо, — сказал Шелленберг, успокаиваясь, — я поговорю об этом с грязной баварской скотиной (особо расчувствовавшись, он так называл Мюллера). Но главное сейчас — радистка.

Лучший агент гестапо Клаус всегда очень тщательно готовился к каждому новому заданию. Он любил свою работу, относился к ней творчески, и всякий раз, когда по его доносу кого-нибудь расстреливали, он испытывал тоже чувство, какое испытывает художник, закончивший новую картину.

На этот раз он заказал гестаповскому костюмеру лагерную полосатую робу самого модного фасона с номером 1912 (год рождения Клауса) и кепку как у Тельмана, потом, надев это, пробежался несколько раз вокруг дома своей очередной жертвы, чтобы было видно, что он только что убежал из концлагеря. Жертвой на этот раз был пастор по фамилии Шлаг. Клаусу следовало провести с ним беседу так, чтобы у всякого, прослушавшего запись этого разговора, не осталось сомнений, что этот Шлаг — тайный пособник коммунистов. Зачем — это Клауса не касалось. А план его был таков: как только пастор откроет дверь, рухнуть ему на руки и, не дав опомниться, умолять, чтобы не сдавал обратно в концлагерь, затем вызвать на откровенный разговор, напоить и добиться, чтобы Шлаг обложил нацистов и фюрера последними словами.

Все удалось на славу: увидев в дверях Клауса, Шлаг, ни о чем не спрашивая, втащил провокатора в комнату и влил в него весь оставшийся в бутылке коньяк, к сожалению, его оставалось совсем немного, так как пастор Шлаг открыл эту бутылку еще за четверть часа до прихода Клауса.