Олег Рыков: Чарли-Чарли-Браво

(Старая ирландская песня, римейк)

Вдруг был звук — очень привычный рев реактивных двигателей. Так американские самолеты обычно подкрадывались к кораблю с кормы, включая форсаж на траверзе [1] Траверз — направление, перпендикулярное курсу корабля. , что было не психологическим давлением, а хулиганской, очень понятной нам, молодым, бравадой. Оттого и не страшной.

А в этот раз мы не поняли. Мы этого ожидать-то ожидали, но… совсем не ожидали. Мы не могли поверить в свою удачу! Мы кричали от радости, потому что в ста метрах от нашего борта пролетела крылатая ракета «Томагавк»! Какой прекрасный мартовский бред!

— Андрюша, ты его видел?

— Да, — флегматично улыбаясь, ответил оперативный дежурный, все еще стоящий у открытой фрамуги.

И как он пролетел? — задал кто-то глупый вопрос.

Андрей присел, надул щеки и, молниеносно выбросив вперед ладонь, зашипел: «Фффшшш-шшшь!»

— И все?

— Нет! — ответил все еще не оттаявший дежурный. Он опять присел, надул щеки, выбросил вперед обе ладони и захохотал.

Только тогда мы ринулись на ходовой, чтобы успеть увидеть ярко-оранжевую точку в сопровождении двух серебристых истребителей «Супер Сейбр», несущуюся на 15-метровой высоте куда-то на север.

Понимание того, что случилось, пришло позже. Даже не тогда, когда увидел пробоину в корме корабля-мишени — огромный пятиметровый пролом, — а когда, обработав пленки и записи от руки, лег в койку, закрыл глаза, но не смог уснуть до утра, постоянно еще и еще раз прокручивая в уме события прошедших трех дней и предшествовавших им месяцев.

Я так ждал «Азию»! Я сидел в душной, пропахшей дохлой крысятиной каюте «Приморья» и слушал шум воды. Но вода плескалась не за бортом, а здесь — по палубе моего убогого жилища на четыре койки, с плесенью на переборках и заваренными иллюминаторами. Я стоял в нелепом дежурстве на юте этого бездушного железа, вылавливая из страховочной сетки под трапом пьяного старпома, но ждал свой корабль. Я слушал крик командира моей тюрьмы: «Лейтенант, я сломаю тебе карьеру, если ты не останешься служить здесь!», но не боялся. Я ждал… Почему — не знаю. Я чувствовал, что ко мне идет мой корабль. А когда он вернулся к стенке 37-го причала, я был далеко — меня отправили на береговую базу, участвовать в формировании экипажа нового корабля — очень большого и атомного. Когда же удалось оттуда вырваться и прибежать на бригаду, «Азия», отдав швартовые, уже отходила от причала. Я увидел ее тогда впервые и понял, что не ошибался. Но она ушла доковаться перед новым походом; а я догонял ее, трясясь в дизеле, возглавляя двадцать испуганных мальчишек в матросских шинелях, которые, высадившись в Шкотове, безмолвно и послушно месили грязь за мной следом, стуча зубами от осеннего дождя. Пройдя долгие семь километров по засасывающей трясине, мы безмолвно встали на причале, грустно глядя на далекую «Азию», стоящую на рейде. Но веселый буксирок лихо домчал нас к ее серому высокому борту, на котором стояли улыбающиеся офицеры и матросы, уже подготовившие для нас шторм-трап. Нос портового буксира, ювелирно удерживаемый в метре от него, гулял тогда с двухметровой амплитудой, обещая нам очередное испытание. И старый капитан крикнул нам: «Сынки, подходим по одному к носу, дожидаемся, когда он будет в верхней точке, прыгаем и лезем быстрее визга на вашу коробку. Лейтенант — ты первый!» Прыжок — треск ушитой сзади шинели — пальцы, сбитые о мореное дерево, — услужливо протянутые руки, втаскивающие тебя… Вот и все остальные двадцать почти уже моряков на борту, в тепле, в безопасности. Тогда-то и я наконец почувствовал себя пришедшим домой. Чубастый веселый старлей Юрка, оказавшийся вахтенным офицером, переложил гитару в левую руку, хлопнул меня по плечу и проводил в кают-компанию, в которой при свечах играли в бильярд еще незнакомые мне офицеры. Потом были песни под гитару, графин съеденного спирта и выдох облегчения. Но ненадолго…

Скоро пришлось глубоко вдохнуть и задержать дыхание. Меня теперь никто не называл студентом и сапогом, мне помогли смастерить настоящую мицу [2] Мица — облегченная «неуставная» летняя фуражка. и обжечь на огне спички ее краб [3] Краб — морская кокарда. , подарили слегка поношенный китель, который я не успел себе пошить, и… поставили вечным дублером дежурного, так как из всех шести лейтенантов, пришедших на корабль, я был самым дремуче-нефлотским. Мне говорили: «Сходи на бак — проверь место для курения». Я отлавливал первого матроса и сурово его спрашивал: