Михаил Задорнов - Придумано в СССР

– Значит, не для меня, – искренне пожалела старуха. – Я, знаете ли, ослабла – тяжесть долго в руках держать не могу. Выпадает. Так что теперь всё больше лёгонькие люблю. Вот Симонова, например. Читали?

Мужчина свернул газету и подмигнул девушке, кивнув в сторону старушки: бабка-то с приветом!

В это время из кабинета вышла пациентка, и медсестра позвала следующего.

– Да-а, умная нынче молодёжь пошла! – сказала старушка, когда девушка вошла в кабинет. – Нам уж теперь не угнаться за ними. Павку читает, а глаза, как у мадонны Литты…

Она подождала немного, но мужчина не собирался поддерживать разговор. Он только сильней нахмурился да снова взглянул на часы, точно её здесь вовсе и не было.

– Торопитесь? – участливо спросила его старушка.

– Му-гу. – Тройной подбородок нехотя шевельнулся. Потом вдруг весь подобрался, оживился и дружелюбно заговорил: – Видите ли, меньшому сегодня пять лет стукнуло, а я вот тут сижу…

– Да что вы, целых пять?! – перебила его старушка. – Сколько же их у вас?

– Четверо! – не без гордости ответил подбородок и ещё сильнее подобрался, став ненадолго двойным.

– Неужто четверо?! Так это же настоящее счастье. Только, знаете. Простите, как ваше имя-отчество?

– Фёдор Иванович.

– Очень приятно. Просто по-царски звучит. Олимпиада Вениаминовна…

«Ну точно, чокнутая, – подумал мужчина, и подбородок его снова отвис. – Разве такая пропустит?»

– Так вот, дорогой Фёдор Иванович, – продолжала Олимпиада Вениаминовна, – мой вам совет. Когда ваши дети подрастут, ни за что не отдавайте их в институты, пока они хоть чуть-чуть жизни не узнают. Эта мода нехорошая. Так только глупые родители делают.

– Какие?! – возмутился Фёдор Иванович. – Не вижу ничего плохого, – резко сказал он, – в том, что мой сын сразу после школы поступил в институт.

Испуганная яростью своего собеседника, старушка съёжилась и уже что-то хотела сказать, но в это время в приёмную вошёл молодой человек:

– Простите, кто последний в двадцатый?

– Я, я последняя, – опередила мужчину старушка. – Сначала был вот этот мужчина, – она виновато улыбнулась, – но я филантроп и поэтому пропускаю его вперёд.

– Спасибо! – примирительно пробормотал Фёдор Иваннович и в который раз взглянул на часы. – Может, успею ещё. В общем, премного благодарен.

– Пустяки. – Тон у Олимпиады Вениаминовны был такой, словно она всю жизнь пропускала вперёд себя. – Мне торопиться некуда, да и с врачом о многом поговорить надо… Кстати, на чём мы с вами, Фёдор Иоанович, остановились? Ах да, вспомнила. Вы чем больны, если не секрет?

– Я инвалид войны, – сдержанно ответил Фёдор Иванович.

– Инвалид войны! – с радостью воскликнула вдруг Олимпиада Вениаминовна. – Очень, очень приятно!

– В этом нет и не может быть ничего приятного! – побагровел Фёдор Иванович. – По-моему, вы не совсем отдаёте себе отчёт в том, что говорите.

– Ой, только не сердитесь, пожалуйста, – чуть не заплакала от обиды на себя Олимпиада Вениаминовна, – просто я тоже. Вот, можете потрогать, – она наклонила голову и прикоснулась рукой к раненому месту, – след от осколка остался.

Но мужчина уже её не слушал, потому что медсестра, назвав его по имени-отчеству, пригласила к врачу. «И кого только в нашей районке нет! Завтра же надо будет поговорить о переводе всей семьёй в закрытую поликлинику», – подумал он и хлопнул дверью, оставив Олимпиаду Вениаминовну в растерянности с рукой за виском.

– Вот так, молодой человек, бывает. – Она отдёрнула руку от виска и смахнула мизинцем слезу с маленького, затянувшегося шрама под щекой. – Война, война… Она до сих пор не даёт людям покоя. – Старушка нашла в сумочке платок. – Мужа на фронте убили, я в больницу попала, ребёнок на чужих руках умер. Заболел. Извиниться бы надо перед этим человеком. Ах ты, несуразность какая! Сколько вам лет?

– Двадцать два.

– Двадцать два… Такой молодой – к врачу? Витька был бы уже старше вас. – Она положила платок обратно и защёлкнула сумочку. – Вы идите сейчас. Я вообще не пойду. Поздно уже, да и потом, мне не обязательно…

Я поднял руку. Электричка остановилась.

– Шеф, до Яузы подбрось, а? – попросил я высунувшегося в приоткрытое окно машиниста.

– Нет, я в депо! – строго ответил машинист, но окна не закрыл.

– А может, всё-таки подбросишь? В долгу не останусь, – намекнул я.

– Ты что, не видишь, табличка – до двенадцати работаю! – рассердился он. – И так задержался. Одного, вроде тебя, в Кузьминки возил.