Валерий Михайлов - Наркоманские сказки

– И как же она вас оскорбляет?

– Меееееент, – проблеяла вдруг коза с явным негодованием в голосе.

– Вот видишь.

– Да ну, товарищ капитан, это у неё язык такой, как английский. Э бёт у них значит птица, импОтент – важный, а хэппи пёзды ту ю – совсем не о счастливых женщинах. Если же вы предложите американцу сок, то он вообще обидеться может.

– Это как вороны, – поддержал разговор Отморозков, – у нас дома черешня росла. Так они облепят её и сидят, лакомятся. А бывало, как начнут кричать: кар, кар, кааавр, кааа…, захлёбывается, будто ей полный рот накончали. Я сначала так и думал, а потом смотрю, рот, как рот. Никакой эротики.

– Так и коза. Может, она совсем не то имела в виду.

– И то может быть, – миролюбиво согласился Отморозков, – но на всякий случай протокол составить надо.

Чем всё это закончилось, Широчка так и не узнала. Бабушка позвала кушать. Пришлось возвращаться домой.

На завтрак была пюрешка с котлетками. Картошка приятно отдавала пряным запахом Широчкиных какашек, и Широчка съела целых три порции.

После обеда бабушка попросила Широчку отнести деду Напасу маковой росы, а то он третий день как хворает. Дед Напас жил недалеко, да и Широчке нравилось бывать у него в гостях, пить чай с волшебным печеньем и слушать рассуждения о национальной идее. Дед Напас был помешан на идее русской нации.

– От них всё зло, от иностранцев всяких. Испокон веков наезжали к русскому двору всякие немцы-французы. Понаедут де Билы с Кретьенами, понаделают нам Педров с Гомесами, а от них потом вся зараза…

Дед Напас всамделишно был хворым. Он сидел за столом, курил длинные-предлинные папиросы, надолго проглатывая дым.

– О чём хвораешь, дедушка? – спросила Широчка ласковым голосом.

– Да всё о ней, об идее русской. Всё о ней моё сердце обливается кровью.

– И что ты о ней думаешь?

– Бабы мы, все как есть, бабы. А всё потому, что вскормлены молоком бабьим.

– Так другого не бывает.

– Ещё как бывает. Наше, мужицкое молоко. Оно и вкуснее, и питательнее.

– Никогда не пробовала, – призналась Широчка.

– А ты попробуй, – предложил дед Напас. – Хочешь?

– Да можно немного.

– Только тебе самой его придётся надоить.

– Ну ничего. Где оно у тебя?

– Здесь, – Напас гордо вывалил богатырское наследство. – Только доить надо губами.

– Губами так губами.

– Не доится, – сказала Широчка Напасу после нескольких секунд доения.

– Ты дои, дои, оно не как у коровы, оно потом всё сразу, в рот, а ты смотри, чтобы всё проглотила.

– Я устала, – взмолилась Широчка через какое-то время.

– А ты себе рукой помогай, вот так, – дед Напас ловко показал Широчке, как надо делать.

Наконец Напас как-то вдруг хрюкнул и затрясся мелко-мелко, а Широчкин рот наполнился густой, слегка солоноватой жидкостью.

– Всё? – спросила Широчка у Напаса, но к тому пришли Осип с Кондратием, и он ничего не ответил.

– Ужинать будешь? – спросила бабушка, когда Широчка вернулась домой.

– Не а. Меня дед Напас молоком угощал. Своим, мужицким.

Всё когда-то кончается, как сказал старик Гераклит, отправляя пустую бутылку в авоську с тарой. Потом, правда, по пути в пункт приёма стеклотары он изрёк, уже прилюдно: «Всё меняется», благодаря чему и вошёл в историю.

Закончилась Широчкина пионерская пора. Пришло время вступать в комсомол. Широчка волновалась, как никогда, несмотря на то, что поручился за неё не кто иной, как Паша, ставший к тому времени секретарём комсомольской организации в школе. К тому же Паша состоял членом комиссии, которая и принимала в комсомол.

Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.

Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.

– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.

Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.