Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

Интеллигент долго, пристально, с завистью созерцает членовращение и уже в затухающей фазе едва наскребает три буквы — и все, как специально «П».

— П-п-е-е-е-гас, — произносит Остап напевно. — Пырнул поэ-э-э-та!

— Извините, вы сказали — пырнул?

— Пырнул! — голос Остап обрел нужную степень наглости и твердости, которых интеллигенты не переваривают.

— Пегас?

— Самый настоящий. С крыльями и хвостом.

— Извините, а чем пырнул?

— Разумеется, копытом.

— Но насколько я в курсе, копытом ля-га-ют-ся!

— Лошади, кобылы, мерины, стригунки, мустанги, одры, кони и пони, как установлено науками, производят болевое, защитное, агрессивное действие вышеназванным роговым наростом, а вот Пегас, источивший до остроты средневекового кинжала вдохновенные конечности о поэтический гранит неприступного Парнаса, — совсем другая масть.

— Убедили, убедили…

— Судя по вашей обиде за трудягу-Пегаса, вам неоднократно приходилось его седлать?

— Вот именно… Вы открыли мне глаза… Как же я упустил первопричину ежевечернего фиаско… Она же лежит на поверхности… Слепец! Именно ПЕГАС ПЫРНУЛ ПОЭТА!

— Стихотворством балуетесь?

— Регулярно.

— Лирикой?

— Да нет, все больше опусы гражданского звучания.

— Понятно… Пегасом можешь ты не быть, а жеребцом всегда обязан!

— Какое микроскопическое попадание… Я бы дня через три снова бы заглянул, извините, для углубления вопроса, не возражаете?

— В порядке очереди!

Ледяной тон Остапа добил сдавшегося интеллигента.

— Как неуемному наезднику своенравного Пегаса…

Остап оборвал распускающуюся жалким цветком фразу.

— Тройной тариф.

— Я вам оду посвящу.

— Согласен только на поэму амфибрахием.

— Так когда пожаловать?

— В ближайшую субботу даем внеплановые сеансы для особо жаждущих повторного приобщения…

Убираю со свечей нагар.

Разглаживаю скатерть, скомканную обидчивым интеллигентом.

Нет, подумать только, какая отзывчивая благородная натура, за Пегаса обиделся.

Вплывает, робко смежив веки, трепеща густыми ресницами, затаенно дыша, вздымая крепко оформленную тугую девичью грудь, покусывая кружевной платочек.

И бьет вопросом наповал.

И меня, и Остапа, и раскручивающийся член.

— Какого цвета будут глаза у человека, который лишит меня девственности?

Вопрос — всем вопросам вопрос.

А буквы: «С», «В», «О».

— Сердце — важный орган! — выносит вердикт Остап и многозначительно касается указательным пальцем кивающего по инерции члена.

— Неужели это правда, что у человека, взявшего мою чистоту, будет сердце?

— Непременно, без оного затруднительно — и не только с невинностью.

— Сердце мужественное, огромное, романтичное?

— Ну, если у вас хватит характера посетить анатомический театр, куда ваш суженый угодит после первой брачной ночи…

— Характера хватит…

Еще парочка подобных девственниц — и можно закрывать лавочку.

То ли дело дитятя блатного мира.

Смирен яко овца.

Лепень клетчатый. Золотая фикса. Полный воровской прикид.

Только бы член не свистнул, уходя.

Без приглашения и разрешения извлекает из золотого портсигара папиросу с золотым ободком.

Я придвигаю клиенту пепельницу, выполненную в виде наяды, раздвинувшей широко чресла.

Одобрительно цыкает.

Щелкает, конечно же, золотой зажигалкой.

— И на ком это я, Сеня Режик, поймал триппер, чтоб ей, падле, сгореть от перепою?

Остап одаривает шикующего венерического неудачника.

— Привидение явилось голое!

— Век воли не видать — Верка, раздолбайка! Не успеешь клеши скинуть, а она, стервоза уже в чем мама родила, стоить раком…

— Излюбленная поза заразных привидений.

— Уханькаю!..

И пока Сеня Режик выстраивал из русских кирпичей многоярусный готический собор, я незаметно, бочком-бочком втискиваюсь между ним и нашим уважаемым членом.

В общем, от сеанса к сеансу мы убеждались в плодотворности неординарного подхода к спиритизму.

После успешного дебюта, вызвавшего в городе небывалый ажиотаж, Остап прочно осел в фаллическом флигеле, вырвавшись наконец из душных тисков зубного ля фам терибля.

Для укрепления своей репутации, как мистика и провидца, Бендер начал вести сугубо затворнический образ жизни — и так втянулся в него, что перестал практически выходить даже на крыльцо.

— Я, Коля Остен-Бакен, не вынесу очередного финта судьбы… Не хочу ничего, кроме этого отлаженного спиритического быта… Здесь уютно и безопасно… А то где-нибудь на свежем воздухе, на лоне природы или в вонючем проулке всадят по невежеству, глупости и алчности в тебя финский нож по рукоятку… Не желаю быть духом, желаю быть их властелином… В отшельничестве, чередуемом высоковдохновенными сеансами высокосортного спиритизма, есть своя непередоваемая прелесть…