Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

Вот так и Бендеру обрыдла его любвеобильная мадам.

Остап все чаще и чаще стал появляться во флигеле, но все никак не мог сообразить грандиозную комбинацию, чтобы одним махом избавиться и от притязаний ненасытной вдовушки, и от потребности в ее столь необходимых в повседневные будни — а тем более в редкие праздники — деньгах.

Иногда мы выбираем события (свадьбы, похороны), иногда события (официоз) — нас.

Торжественно, с помпой, из мрачной глыби суровых веков пришло-приехало трехсотлетие дома Романовых.

Остап встретил намечающиеся торжества с распростертыми объятиями человека, понимающего толк в царских династиях, гербах, линиях наследования и околотронных родственниках.

Он натащил во флигель уйму великокняжеских фотопортретов: все как один, в мундирах с аксельбантами, все усатые, все благородные, а самое существенное, все богатые.

Я в этом орденоносном пасьянсе сначала не уловил истинного смысла и заподозрил тусующего фотографии Бендера ни больше ни меньше, как в модном терроризме.

— Лавры Каляева не дают покоя? — спросил я прямо — и как можно ехиднее — дабы расстроить его жуткие планы.

— Не Каляева, а Петра Ильича.

— Это которого?

— Бескультурное ты образование, Остен-Бакен… Чайковского надо бы знать.

— Композитора?

— Композитора, композитора — отметь, гениального в своем роде.

— Хочешь создать ораторию во славу дома Романовых? Или осилишь симфонию «Славься его императорское величество»?

— Я выбрал оперу.

— На чье либретто?

— Собственного сочинения.

— А позвольте название шедевра музыкальной жизни?

— «Не соблазняй меня без нужды»!

— Тогда причем здесь великокняжеский пасьянс?

— Он компенсирует мое незнание нотной грамоты.

— Конечно, я не сомневаюсь в твоей способности написать оперу без нот, но выгода в чем?

— Этой опере музыка не нужна… Как известно из богемных альковов, Петр Ильич жил, не стесняясь, с великим князем, ныне покойным, и при этом еще удачно шантажировал Надежду Филаретовну фон Мекк. Она щедро оплачивала его молчание, чтобы он не афишировал, что предпочел ей великого князя.

— Нет, я не хочу и слышать о подобном… Лучше до старости пробыть альфонсом, лучше зарабатывать на жизнь тяжким честным трудом…

— Ты думаешь, Коля Остен-Бакен, я выискиваю, кому принести себя в вакхическую жертву? И глубоко ошибаешься. Я ищу жертву, которой можно предъявить счет за соблазненного мальчика. Им нужен в столь торжественный момент всенародного ликования скандал?

— А где ты возьмешь мальчика?

— Моя ля фам терибль хочет вывезти мое уставшее тело на крымское солнце. А почему бы мне мимоходом не заглянуть в места отдыха их величеств и не зарыдать пред ихней женой в горьком раскаянии, и не признаться в содомском грехе, сотворенном ейным уважаемым мужем над невинным, слабым существом — нуждающимся и страждущим.

— Заарестуют.

— Пусть только попробуют… Государь никому не простит испорченного праздника… Главное, не промахнуться в выборе соблазнителя… Вот, глянь, Павел Александрович… Подойдет он к моей нежной натуре?

— Типичный солдафон.

— А этот, Дмитрий Константинович, как? Смотрится вроде неплохо?

— Слишком меланхоличен.

— Ну, а против бравого Александра Михайловича будут возражения?

— Туповат-с.

— Зато каков его старший брат Николай Михайлович!

— Хлыщ заморский.

— Остен-Бакен, с каких это пор в тебе гнездится антимонархизм?

— Я отдаю предпочтение реформатору Петру Великому, венценосному столяру, коронованному плотнику, пьянчуге-слесарю, любвеобильному токарю, двухметровому кузнецу, разбудившему Русь звоном набатного молота о закостеневшую восточную наковальню, а не Николаю Кровавому, Тщедушному, начавшему с Ходынки!

— Пафоса-то — на троих записных патриота хватит… Впрочем, признаки прогрессирующего вырождения императорской фамилии налицо, хотя и фотографическое… Что за страна? Что за правители? Отдаться некому.

— Чего с ними гадать?.. На роль жертвы сгодится любой.

— Обоснуй.

— Если у него «рыло в пуху», то обвинения лягут в унавоженную почву, если нет, то сработает боязнь компрометации…

— Правильно рассуждаешь — пусть отвечают скопом за грех.

— Только бы не заарестовали…

— Раскаркался… Завтра едем… Приходи провожать…

Когда Остап удалился, я долго еще раскладывал так и эдак кандидатов в соблазнители.

Слон, — думал я — Бендер, молодой, не щадящий ни себя, ни других слон, идущий в атаку без боязни обломать недавно прорезавшиеся бивни, слон, которому ни почем и облезлый хорохорящийся лев, и даже впавшая в мистицизм и кликушество львица с выводком благородных, но утративших хватку предков, львят, слон, не предполагающий цепей, вольеры в зоосаде, цирковой арены или лесоповала, слон, нагло расталкивающий на водопое и гордых заносчивых жирафов, и увальней-бегемотов, и тупых околоточных- носорогов, и презрительно фыркающих высокопоставленных гривасто-хвостатых антилоп-гну, и каторжных, с политической, окраской зебр, и прочую травоядножующую, парнокопытную, крупно — и мелкорогатую фауну.