Витауте Жилинскайте - Вариации на тему

Юдифь отсекла Олоферну голову его же собственным мечом, обернув покрывалом, бросила в корзину, заложила разрезанными плодами граната, чтобы капли крови не возбудили подозрений, и, укутавшись в темный платок, под покровом ночи вернулась в осажденный город. Повторяю еще раз: только любящая, безумно любящая женщина способна превратиться ночью в серую кошку и невидимкой прошмыгнуть мимо недремлющих сторожевых постов… Поэтому не верьте и тем словам Библии, которые утверждают, будто Юдифь честно вдовствовала и умерщвляла плоть и до и после своего подвига. Чепуха.

Теперь послушайте дальше. Как и следовало ожидать, во вражеском стане началась страшная паника: найдя своего вождя мертвым, более того — обезглавленным, ассирийцы усмотрели в этом небесную кару и, испугавшись, как бы разгневанные боги не наслали на войско еще более страшные беды, поспешили собрать пожитки и удрать подальше от злополучной Ветилуи…

Ну, а что после этого творилось в городе, на который словно с самих небес свалилось освобождение, не так уж трудно себе представить. Горожане просто с ума посходили, кричали, обнимались, целовались, плакали — и было отчего!

А вдова Юдифь? — спросите вы. Стоило ей появиться на улице, как тысячи ветилуйцев, плача от счастья и благодарности, бросились к ногам героини, в экстазе обращая к ней молитвы: Юдифь, наша спасительница Юдифь, воительница Юдифь, священно имя твое, Юдифь, Юдифь, Юдифь… Голова Олоферна, поднятая на щите, как знамя, была выставлена на зубцах городских стен, а Юдифь в победном шествии по городу несли в паланкине четверо юношей из самых уважаемых семей. От пережитых ужасов, от трех бессонных ночей, от игры со смертью ее лицо под голубым балдахином казалось белым как полотно. Большие, черные, лихорадочно горящие глаза медленно блуждали по толпе в поисках того, ради кого решилась она на это безумие. Обнаженные до локтей руки — руки, которые отсекли голову беспощадного врага, — покоились на мягких подлокотниках, высокая грудь трепетала, локоны черных волос ласково теребил ветерок. О, как обворожительна и величественна была Юдифь в час своего триумфа! Не оставалось в Ветилуе ни одного мужчины или юноши, который мог бы оторвать взгляд от этой чарующей картины. Толкаясь, вытягивая шеи, спотыкаясь о камни, забыв обо всем на свете, теснились они вокруг паланкина, готовые ради единого благосклонного взгляда Юдифи отдать что угодно, вплоть до собственных голов! Обмолвись она сейчас, хочу, мол, живого страуса, — и все не задумываясь помчались бы в пустыню ловить быстроногую птицу и бегали бы за ней до тех пор, пока не рухнули бездыханными…

Когда стемнело и Юдифь укрылась в своем доме, мужчины еще долго толпились возле высокой ограды, а разойдясь наконец по домам, слонялись, как сонные мухи, работа валилась у них из рук — перед глазами все еще стояла Юдифь, несравненная Юдифь, воительница Юдифь, прекрасно имя твое, Юдифь, Юдифь, Юдифь…

Вы, наверно, уже догадались, что такой поворот событий не мог прийтись по душе ветилуйским женщинам. В первый день — так и быть, в первый день они и сами возносили хвалу и благословляли спасительницу города, поднимали повыше детей, чтобы те своими глазками увидели героиню. Однако пошел второй день, третий, четвертый, а мужчины не унимались…

Простите, сколько же можно? В конце концов, хорошего понемножку!

Все началось вполне невинно, без всякого сговора, даже как бы к вящей славе самой Юдифи. В то утро — это было пятое утро после триумфального ее возвращения — Юдифь собралась навестить племянницу. Однако не успела она шагнуть за ворота, как увидела, что окружена все прибывающей толпой поклонников. Один из них, побойчее других, или, говоря современным языком, покоммуникабельнее, приблизившись, спросил у вдовы:

— Скажи, Юдифь, тебе пришлось вытаскивать меч Олоферна из ножен или он уже был обнаженным?

Все умолкли, с любопытством прислушиваясь, что ответит Юдифь. Она охотно принялась рассказывать, как все было, но ее прервала соседка по улице, муженек которой тоже глотал пыль, гарцуя в сопровождавшей Юдифь толпе.

— А твой, — подбоченясь, крикнула соседка любопытному, — где был твой меч? И где был ты сам? Что помешало тебе ночью прокрасться в ассирийский лагерь, пусть даже переодевшись в женское платье? Юдифь наверняка подарила бы тебе свою лучшую юбку и умастила ароматнейшим мирром, лишь бы ты сам перерезал глотку ассирийцу! А еще мужчиной себя считает. Позор! — добавила она, обращаясь к подругам.