Иван Ренанский - Почти как люди

– Настенька, ненаглядная моя, плесни-ка мне стаканчик минералочки, а то глотка пересохла.

Инспектор, разумеется, уже тут как тут. Настя, наша буфетчица, протягивает полный стакан.

– Ну, как служба?– интересуется Полпальца, опустошив стакан наполовину.

Инспектор пожимает плечами, будто бы невзначай подходит ближе, принюхивается. Нет, не пахнет. А чем минералка-то пахнуть может? Полпальца допивает, и вновь просит:

– Настенька, солнце, налей ещё.

Раздосадованный инспектор отходит, садится за свободный столик, и продолжает свое наблюдение уже оттуда. А Полпальца выпивает второй стакан, по Гагарински машет рукой и покидает буфет. Позже, правда, разнесется слух о том, что Полпальца, выходя с остальными музыкантами на второе отделение, споткнулся о ковровую складку, и, взволнованно матерясь, вывалился на сцену, увлекая за собой находящуюся рядом скрипачку, которую он вроде бы по-дружески приобнимал за талию. Злые языки расскажут и о том, что будто бы была у Полпальца с буфетчицей какая-то особая договоренность по поводу некоего второго стакана. Кто-то даже, заговорщицки подмигнув, сообщит, что от Полпальца ПАХЛО… Да только кто ж слухам-то верит? Главное что и Полпальца, и скрипачка остались целы, второе отделение того концерта прошло ещё лучше, чем первое, зрители аплодировали стоя, а инспектор плюнул на свою слежку и занялся другими делами.

Но что-то мы отвлеклись.

Я вышел на улицу, поежился, уже неспеша добрел до курилки, где стояли несколько человек, покопался в карманах, извлёк пачку и зажигалку.

– И этот гол на предпоследней минуте- ну просто загляденье!– донёсся до меня обрывок беседы.

– Да ну, скучная игра. Нападающий у них- полный лох. Как только мяч получает- сразу выпендриваться начинает, а как до удара по воротам доходит- мажет безбожно. Я этого, если честно, вообще не понимаю. Ну как? Ты в футбол с детства играешь, это твоя работа, так неужели за столько лет ты по воротам попадать не научился с такого-то расстояния?

– Ну, знаешь, ты тоже на валторне уже столько лет играешь, и, вроде бы, все не плохо, а иногда, бывает, как пёрнешь мимо кассы – аж люстра в зале затрясется, и у дирижера все волосы на яйцах поседеют!

– Это верно, бывает.

Вот сбегает с крыльца и спешит к своей машине низенький, пухленький мужичек в дорогом пальто , с вечной гримасой "в каком же дерьме я вынужден копаться" на лице- когда он проносится мимо курилки, все отворачиваются, делают вид, что увлечены беседой, чтобы ни дай бог не попрощаться, не протянуть руки. Это- наш главный дирижёр. Он же- просто Главный. Он же блядский карлик, ебучий гном, он же Черномор, он же Бибигон, крыса, картавый хоббит, он же рождественский эльф, он же безрукий инвалид, засраный лилипут, и так далее. Вне зависимости от пола, возраста, идеологии, политических и религиозных взглядов, его ненавидят все, и эта коллективная ненависть сближает самых разных людей, как сближает, например, война или стихийное бедствие. И, стоит отдать ему должное, Главный делает всё, чтобы черное пламя этой ненависти никогда не затухало. Впрочем, особенно стараться для этого ему и не нужно- он бездарен, хамоват, трусоват, ленив, алчен, тщеславен, его запасы подлости и самодурства неисчерпаемы.

Тем временем ко мне подходит Шура Дмитров, спрашивает своим тихим, мягким голосом:

– Ты едешь?

Я киваю, тушу сигарету. С Шурой мы живём в одном доме, и иногда он подвозит меня на машине. Шура кларнетист, а по совместительству ещё и буддист, что мне, не скрою, крайне импонирует. Он тихий, славный и добрый малый, с философскими, хоть и несколько печальными взглядами на жизнь.Он никогда и никому не делал зла, всегда был вежлив, чуток и немного грустен, имел семью, редко пил и стоически переносил все тяготы бытия. Когда-то давно Шура работал в народном оркестре, где подлые и недалекие люди сыграли с ним злую шутку. Случилось примерно следующее- в одном из номеров концерта весь оркестр посреди разудалой плясовой должен был прокричать:" Барыня, барыня! Барыня-сударыня!", или что-то вроде этого. Один из коллег Шуры отличался весьма тонким чувством юмора, и, желая продемонстрировать свой талант, убедил его, что кричать нужно совсем в другом произведении. Ничего не подозревающий Шура поддался на провокацию, и в самом тихом моменте, не обращая внимания на тоскливые переливы балалаек и домр, рявкнул, не жалея связок: "Барыня, барыня!", после чего так расстроился, что до конца концерта не смог извлечь из кларнета ни одной ноты. Спустя неделю он тихо и незаметно уволился, ни с кем не сводя счёты, не затаив обиды, и обрёл пристанище у нас, где к нему все относятся, как святому. А может быть даже и ещё лучше.