Иван Ренанский - Почти как люди

Спустя секунду Полпальца возвращает свою пустую рюмку на стол, погружает мясистую кисть в пузатую банку, и короткие пальцы его начинают охоту за вертлявым и своенравным огурцом, то целиком исчезающим в мутном рассоле, то вновь появляющимся, и никак не дающим завладеть собой. Я без особого упорства стараюсь вспомнить, откуда взялось это прозвище- Полпальца? Ведь все пальцы на обеих руках у него в целости и сохранности…

– Говорю тебе,– все старается закончить уже давно начатую мысль мой приятель,– не пыльная работа, и место хорошее. Денег, конечно, мало… А где их сейчас много? Не жили богато- нехуй начинать. Зато на ноги встанешь, оклимаешься. А там дальше сам решишь, куда податься. Тебя везде с руками оторвут- не сомневайся.

Я и не думаю сомневаться- блаженно гляжу на дымящуюся в моей руке сигарету, улыбаюсь.

– Да что ты лыбишься все?!– не выдерживает Полпальца,– молчишь и лыбишься! Я ему дело говорю, а он…

– Можно,– спрашиваю,– я у тебя переночую?

Он замирает, так и не донеся пойманный огурец до рта, с минуту внимательно смотрит на меня, со смесью лёгкого раздражения и удивления во взгляде, потом пожимает плечами.

– Ночуй, не жалко. А насчёт работы-то что? Пойдешь к нам?

– Пойду, Полпальца,– отвечаю я, не переставая улыбаться,– конечно пойду. Куда ж мне теперь ещё?

И после, уже далеко за полночь, я стою у черного окна в небольшой, уютно захламленной комнате, смотрю на сыплющую дождем ночь и одновременно- на отражение, в которым посланный мне небом захмелевший ангел, бормоча себе что-то под нос, устраивает мне лежбище на полу из пледов, простыней, подушек… А затем свет гаснет, и я, заняв свое спальное место, продолжаю улыбаться уже в темноте, дослушивая нечленораздельный монолог, переходящий в сонное сопение:

– Вот так всю жизнь ходишь, ходишь по ахуенно тонкому льду, и все ждёшь, когда провалишься… Правильно ведь говорю, малый, правильно… А работа не пыльная… И место хорошее… А она мне говорит: "ты такой милый!"… А я ей тогда говорю…

…Мне снится поезд, неторопливо, со змеиным шипением подползающий к перрону. Мне снится седой проводник, распахивающий скрипучую вагонную дверь, проверяющий мой билет. Мне снится, как я вхожу, бросаю на полку вещи, сам сажусь на соседнюю, у окна, и поезд трогается, не дожидаясь других пассажиров. Продуваемый всеми ветрами перрон уплывает прочь, а я улыбаюсь, вслушиваясь в перестук колес. Лёгкой дороги, маленький, обманутый жизнью, но ещё больше самим собой, человек. В добрый путь!

Глава 1. Квинты и терции

Я вошёл в гримёрку первым- узкое и длинное помещение, хаотично заставленное вешалками и шкафами, со стенами, завешенными афишами и пёстрыми плакатами, с десятками неряшливо распахнутых и брошенных как попало футляров самых разных форм и размеров, напоминающих исполинские вставные челюсти. Едва я успел пройти вглубь, как следом за мной потекла многоголосая, шумная, чёрно-белая толпа- люди смеялись, люди ругались, люди с усталостью сбрасывали с себя казённые смокинги, белые рубашки, брюки, туфли, и постепенно превращались из безликих функционалов, составляющих общую массу на сцене, в отдельно взятых личностей, таких не похожих друг на друга в жизни. Я едва успел уложить инструмент в футляр, захлопнуть крышку, запереть замки и стянуть с шеи бабочку, как меня уже оттеснили в угол, вжали в стену- каждому здесь полагалось одинаковое, и более чем скромное количество личного пространства. Стараясь не попасть одним локтем в толстый волосатый живот, а другим- в обтянутые синей тканью трусов ягодицы, я выбрался из концертного наряда, водрузил его на вешалку, влез в джинсы.

– Как это мы в девятом номере разойтись умудрились?

– Понятно как- Главный постарался.

– Да это ещё что. Вот вчера третью часть развалили- это было нечто!

Я попытался отыскать взглядом футболку и сумку- не вышло.

– Когда же этот гном уже махать научится?

– А что, можно подумать, другие лучше машут.

– Ну знаешь, есть и получше.

– Есть. Да не про нашу честь.

Футболка обнаружилась под ворохом ничейных рубашек, некогда белых, а теперь серых и грязных, лежащих в этом углу, наверное, испокон веков.

– Мужики, кто на водку в поездку скидываться будет?

Это Февраль. Он же Гена, он же Геннадий Андреевич Февральский, бессменный концертмейстер группы вторых скрипок. Он женат, имеет двоих детей и трёхкомнатную квартиру где-то на окраине города, в свободное от семьи и работы время пьет, временами рыбачит и частенько вслух размышляет о несовершенстве мироздания. Его ценят и любят. Впрочем, как и каждого здесь, за исключением разве что меня, да и то лишь потому, что ещё толком не успели влюбиться и оценить.