Владимир Несяев - Благодарность зверя

– Уж вам обоим лет под заднее место, а вы все, словно два голубка, целуетесь. Вон молодежь-то, гляди, как над вами зубоскалит.

– Глупы ишшо, потому и ржут, – отмахивалась Марья, – погодите, сами чувство познают, иначе запоют…

Так и зимовали они в тайге, каждую весну неизменно возвращаясь домой с полными санями богатых охотницких трофеев. Шкурки соболя, белки, куницы с попутной оказией переправляли в город и там через верных знакомцев-приятелей сбывали не без выгоды. На то и жили.

А удачно промышлял Иван потому еще, что выпестовал себе отменного помощника – лохматого кобелька по кличке Резвый, неизвестной породы. Во все века, известно, суки завсегда считались более горазды кобелей в охотничьем деле, но Иванов пес любой из них фору давал в сотню очков – не сыскать в округе более трудолюбивой и смышленой собаки.

На привязи Резвого сроду не держали, гулял он вольно, однако сторожем был отменным: пристроится, бывало, на крылечке у дверей – попробуй, пройди мимо, если хозяева дома отсутствуют. Порвет и спасибо не скажет – клыки белые, здоровые, острющие.

В ту зиму, когда Иван с Марьей по обыкновению на заимке обретались, морозы стояли лютые и ежевечерне Резвый все норовил в тепло шастнуть, проскользнуть меж хозяйских ног в избушку. И неизменно получал от Марьи, не переносившей в помещении песьего духа, метлой по морде.

– Что ты, Марьюшка, все лютуешь, вишь, кака холодрыга на улице, пущай хуш ночью с нами обогреется, – пробовал заступиться за друга Иван.

– Ничего с ним не сдеется, вон шерстястый какой, чесать-не перечесать. Сколь носков да варежек из его загривка навязала, – стояла на своем Марья, – а ежели ночью вдруг скульнет или тявкнет спросонья в самый интимный момент, да смутит меня, тогда что?

Иван дивился этой глупой бабьей блажи, но снисходил и особо не перечил. А Резвого тихо жалел и даже баловал на свой лад. По утрам, едва забрезжит мутным светом в оконце, осторожно, чтобы не разбудить Марью, поднимался с полатей и, прихватив с вечера приготовленный кусок сырого мяса, выходил на крыльцо.

Заиндевевший от мороза пес уже колотил о доски хвостом и сидел настороже. Как только хозяин приоткрывал дверь, он молнией бросался вперед, хватая угощение прямо из Ивановой руки.

– Притормози, шалый, – ворчал Иван, – не ровен час, пальцы откусишь…

И, бывало, отвернувшись в сторону, тут же, с крыльца, справлял малую нужду – до отстоящего в стороне туалета рысить в исподнем далековато да и шибко студено к тому же.

Но однажды то ли заспал Иван, то ли просто запямятовал, а только мяса с собою не прихватил. Выскочив за порожец, быстро сбросил портки и…

– А-а-а!, – огласил окрестности его истошный вопль.

Резвый, природно следуя раз и навсегда выработанному рефлексу, по привычке вцепился в то, что хозяин держал в своей руке…

Выбежавшая на этот дикий крик Марья увидела такую картину: ее ненаглядный Ваня, присев на корточки, зажал причинное место в ладонях, сквозь которые на крылечко обильно сочилась кровь. Верный же, отскочив в сторону, непонимающе глядел на хозяина и виновато помахивал хвостом.

– Что приключилось-то? – встревожено спросила жена.

– Ох, Марьюшка, нежданка-то кака, – простонал Иван, – чаю, энтот варнак клыкастый перепутал мясо с моим…

– С чем, Ваня?

– Чего девицу-то из себя строишь! Не понимашь?

– Ах, ты, господи! – догадалась, наконец, Марья

и в ужасе округлила глаза, – как же теперь быть, дружочек сердешный? Может, жгут приспособить?

– Какой жгут! На куда! Ты соображашь? – вновь заорал Иван, – давай живо конягу запрягай, в село надо ехать…

Как уж они в один день из тайги выбрались, одному богу известно.

А только Марья, изо всех сил понужая исходящего паром пожилого меринка, уже к вечеру возле амбулатории стояла. Залетела в приемный покой, заголосила истошно:

– Помогите, люди добрые! Там, на санях, мой Ванечка страдает!

– Зверь что-ли какой задрал? – деловито осведомился, поправив на лбу старые очки, единственный на всю таежную стокилометровую округу, многолетнее опытный и потому всеми уважаемый доктор и по совместительству пенсионер Петр Тихонович.

– Ну да, зверь… Я энтому зверю, если у Ванюши что серьезное, топором самолично оттяпаю…

– Что оттяпаешь, Марья Спиридоновна? – вмешалась молоденькая медсестра Леночка.

– Достоинство его кобелячье, вот что, – пояснила Марья.

– Это медведю-то? Или кто там еще на твоего Ивана напал?

– Да какому медведю! Псу нашему окаянному, Резвому. Чтоб ему пусто было. Куснул ведь Ванюшу в аккурат за здесь, – и Марья рукой показала, за что именно.