Владимир Аникеев - Армейские байки (сборник)

На тракте сразу поймали 66-й «ГАЗ» с пехотинцем за рулем. Ему – крюк небольшой, скажет, что сломался, – и бутылка водки, а нам – уважение и взаимовыручка родов войск. Поехали.

Проехали деревуху в пять домов. Девушка в телогрейке и сапогах кирзовых – все почти как у нас, только без оружия – махнула рукой.

Глаза серые, блестящие. Ей в ту же сторону. Километров тридцать. В кабине нас трое – она посередине, я и водила. Бойцы в кузове.

Дорог у нас ведь практически нет. Ехали мы, ехали, прижимался я к ней на ухабах, когда качало. Водила был модный молодец – у него стоял магнитофон, и музыка была правильная. Серьезная, по тем временам. Цой, «Мы ждем перемен». Тогда все приличные люди это слушали и все ждали.

– Нравится вам? – спрашивает водитель, желая завести разговор.

Девушка молчала, как в рот воды. Сидит, смотрит на дорогу. И молчит.

– Может, вам «Комбинацию» поставить? – с какой-то скрытой неприязнью уточняет у нее наш продвинутый водила.

А она даже голову не поворачивает в его сторону. Смотрит прямо перед собой. Разговор не клеится.

Едем. Так вот – дороги… Лес. Мох, как ковер зеленый. Хвойный лес. Красивый. Мостик через речушку-ручей то ли смыло, то ли сгнил, но водила ехать через него отказался. И правильно отказался. Надо было рубить окрестные елки и накидывать бревна.

Солнышко. День как нарисованный. Молчунья тут выходит, смотрит на моих спешившихся бойцов, поворачивается ко мне и спрашивает:

– Ну что? Ебать-то вы меня будете?

Это были ее первые слова за всю дорогу. Других или не было, или я не помню.

Такая вот у меня смертельная сексуальная травма. Пришел тот самый северный пушной зверек. Пришел и сидит.

Я ж ехал – думал: «Вот, красота северная, волосы русые. Училка, наверное. Коров небось доить умеет и белку бить».

Сложно объяснить гражданским, но я попробую.

Я ведь первое, что подумал, – подстава – подумал я. Какая, не знаю, но испугался. Может, думаю, с зэками беглыми договорилась, и сейчас они налетят – будут нас рвать, и резать, и стрелять из берданок, чтоб завладеть, значит, оружием…

И тут она телогрейку снимает, а она – она вся в татуировках. Это сейчас, понимаешь, тату модно. А тогда я их на бабах и представить не мог. Я ж лох с Москвы. В музыкальную школу ходил два года со скрипочкой и с бабушкой. И в школу искусств рисовать на недолго отдавали. Я ж жизни не знаю. Я ж старший сержант, и все. И даже нецелованый. У нас, бля, даже в танцевальном кружке брейка таких не было! А ведь самые продвинутые девки туда ходили. А эта? Она ж зэчка!

Я на нее как заново посмотрел. Вся в татуировках. А глаза серые. И блестят. И губы – яркие. Не накрашенные, а просто яркие, словно ягод поела. И она их, пересохшие, облизывает.

Осень. Солнце. Синее небо. Не жарко – не холодно. Хорошо.

Я ушел в лес. Забрал автоматы у своих. И сидел в стороне, заслав патрон в патронник. Потому что думал: а черт его знает, может, и подстава.

Стопудово, подстава.

Перемены вокруг. Перемены в пульсации вен, новые времена и новые борзые зэки, которые бегут через всю страну в отваливающиеся республики.

А может, думаю, вообще вражеская диверсия. Американская. А баба эта – из Лэнгли. И пока мои бойцы ее ебут – никто ж, бля, не отказался, никто, прикинь! – так вот, пока они ее ебут, крадутся ко мне, стойкому оловянному, «зеленые береты».

Бойцы мои, те, кто не на ней, рубили елки: это было слышно по стуку топора. Я вот от елок отхалявил.

Потому что был на посту.

Как дальше доехали и как дошли, не помню. Уже, честно говоря, забыл. Помню, что на моем докладе командующему начштаба лицо прятал, боясь, что я его застучу.

А мне не до него было. У меня и сейчас стоит перед глазами. Как она смотрит – прямо на меня, прямо мне в зрачки. Прямо, блядь, в глазное дно, и прямо, сука, в мозг, по глазному нерву, и остается там навсегда:

– Ну что? Ебать-то вы меня будете?

Четверо заболели триппером, но это уже неважно. Звучала даже версия, что это не эта прекрасная девушка их заразила, а сволочь водила-пехота болел. Поскольку он вторым был и наверняка, сука, в нее кончил, хотя договаривались же!

О чем-то они там еще как-то и договаривались…

Емеле, несмотря на двойную порцию, которая ему полагалась по его габаритам, не хватало еды.

Чувство голода его унижало.

Гадость, которой их кормили, он съедал полностью уже на третий день в учебке. И все-таки он чувствовал, как из медлительного, уверенного в себе мастера спорта по тяжелой атлетике он превращается в психованного типа, готового по любому пустяку сорваться.