Анатолий Шинкин - Любовь – это да!

Леночка радостно взглянула на рисунок, перевела взгляд на оригинал и прикусила губу. Ее "смелый, точный, карандаш", как характеризовали ее манеру письма преподаватели художественной школы, в очередной раз давал сбой. Оригинал теперь смотрел не прямо на пол, а под небольшим углом.

Упорная девочка – украшение курса и надежда Школы Искусств, – стерла рисунок и в шестой раз принялась набрасывать пенис натурщика.

Абсолютно голый Петрович в позе готовящегося метнуть снаряд дискобола изо всех сил напрягал соответствующие мышцы рук, ног и корпуса. В натурщики он попал по протекции. "Поднявшемуся» на ниве ЖКХ другу детства позарез понадобилось устроить в комнатенке, которую Петрович снимал у него, магазин. Выросший при Советской власти Игорь Сергеевич еще не растерял НЗ совести и человечности, и стеснялся выбросить бомжевать на улицу товарища по детским играм. Вызвал в офис и обрисовал ситуацию:

–– У меня есть знакомая творческая дура – красивая женщина, замечательная художница и добрейшей души человек. Ей нужен завхоз, сантехник, электрик, плотник, сторож и дворник, – все в одном лице и на полставки, плюс комната при Школе Искусств, как они это называют, – Игорь Сергеевич весело блеснул лысиной. – Твои вещи уже перевезли.

Петрович грустно усмехнулся:

–– Черт бы вас побрал, – буркнул вместо благодарности и вышел.

По обычаю, увлеченных работой людей, директриса Школы Искусств Изольда Леонидовна, сорокалетняя фигуристая брюнетка, задерживалась допоздна, проверяя работы учеников, составляя планы уроков или работая с документацией. Но однажды перегорела лампочка, и теплый кабинет с портретами художников прошлого на стенах сразу стал неуютным, зябким и жутковатым. В кромешной темноте ожили классики фламандской школы и начали переругиваться с русскими передвижниками, а потом дружно и громко осудили модернистов, кубистов и прочих новаторов. Пабло Пикассо, почему-то по-русски, лениво, снисходительно, небрежно-презрительно отругивался, не выбирая выражения. Изольда Леонидовна в панике схватилась за телефон:

–– Петрович, немедленно вкрутите мне новую лампочку.

Разбуженный звонком Петрович машинально взял из ящика стоваттную лампочку и в тапочках и семейных трусах, зевая и покачиваясь, пошлепал по длинному коридору.

–– Сейчас все будет, – успокоил от двери.

Свободно ориентируясь в темноте, взобрался на стол, втащил за собой стул и, утвердившись на нем, дотянулся, вывернул сгоревшую и ввернул новую лампочку. Вспыхнул свет.

–– О-о-о! – в ужасе показывая пальцем, завизжала Изольда Леонидовна. Над ней на двухметровой высоте реяли семейные трусы и все мужское "хозяйство" Петровича.

–– Ну че? Ну че? – бормотал в недоумении Петрович, спускаясь с пьедестала. – Свет горит. Работайте. – И неторопливо зашлепал к своей комнате.

Двойное потрясение заставило Изольду Леонидовну отвлечься от рисунков учеников и задуматься. Наметанный взгляд художника и в перепуганном состоянии, с восхищением отметил рельефную сухую мускулатуру сорокапятилетнего Петровича, без миллиметра жировой прослойки, которая никак не могла появиться при редких, беспорядочных, во многом случайных приемах пищи. А школе срочно: вчера, сегодня, завтра и всегда, как воздух, как голодному кусок хлеба, как сухим полям вода, как Амурским тиграм защита Гринписа, требовалась живая мужская натура.

"Нет подкожного слоя жира, значит, все мышцы и кости, как на ладошке, а это, худо-бедно, внутренняя сущность, – профессионально убеждала себя Изольда Леонидовна. – Искусство должно смотреть глубже внешних, пусть и притягательно округлых, форм"

Жизнь Петровича стала налаживаться. Полная ставка – четыре тысячи рублей, – по мнению правительства, достаточна и избыточна, чтобы сделать счастливым любого из россиян. Теперь Петрович занимался хозяйственными работами после полудня, а с утра до обеда "стоял в позе», работал "нуде моделью" – дословно "голый образец», изображая отпускающего тетиву лучника, рубящего саблей всадника, финиширующего бегуна – мужчину, напрягшего мышечные и душевные силы для достижения результата. Юные художницы, вертлявые смешливые болтушки из хороших семей, старательно пытались передать "движение и напряжение".

–– Остановить мгновение и показать, как оно прекрасно, – недостаточно, – убеждающе вещала Изольда Леонидовна. – Покажите, как оно продолжается и обещает стать еще ярче.

Особенно нравилась Петровичу поза Роденовского "Мыслителя". Подперев кулаком подбородок, переносился Петрович в свое недавно благополучное и начисто разрушенное рыночными отношениями прошлое. Работяга по жизни после сокращения с завода еще пытался некоторое время трепыхаться, разыскивая работу и зарплату, но сначала покинула дом и затерялась в столицах дочь, следом укатил на Севера сын. Супруга нашла себя и свое новое счастье в торговых рядах, стала средним классом, и, наконец, объявила Петровичу. что он разведен и свободен, без права на жилплощадь. Спасибо, Игорь Сергеевич – друг детства, не дал пропасть. В этом месте Петрович, скрипнув зубами, отчетливо выговаривал: "Блин!", но голос заглушал звонок с урока, и Петрович шел курить.