Олег Соловов - Жирик - История не одной жизни. Повесть о настоящей собаке

Однажды я спас теленка. Он потерял равновесие и мог упасть в ущелье, но я вовремя прыгнул, схватил его за хвост и вытянул. Я сделал это, в общем–то, рискуя сам, не из каких–то симпатий или жалости к нему. Я просто спасал имущество хозяина. Но во мне произошла перемена. Мой торчащий трубой боевой хвост постепенно опустился, свернулся мирным калачиком и лег на спину. Внешне в той жизни больше ничего не изменилось. Но моя карма посветлела вследствие доброго деяния. Изменился к тому времени и Тибет, он окончательно стал мирным государством. Его подданные приняли буддизм. А я в следующей жизни я родился в монастыре.

С двух сторон монастырь был обнесен высокой каменной стеной, две другие стороны были защищены естественным образом – монастырь примыкал к почти отвесным скалам. Башен не было, ворот было двое, строго на юг и на восток. Вблизи ворот лежали большие груды принесенных камней. Их складывали посещавшие монастырь паломники. Положив камень, они несколько раз падали на землю, подходили к закрепленным на шестах под большими яркими навесами молитвенным барабанам, и, двигаясь к воротам, поочередно вращали их. Монастырь встречал паломников стуком барабанов, гудением труб.

Эти звуки действовали завораживающе на живших здесь же, у стен монастыря собак, в том числе и на меня. Мы знали, люди, пришедшие в утреннее и дневное время, во время открытых ворот – желанные гости. Некоторые из них бросали нам пищу, и я встречал гостей, миролюбиво виляя хвостом. Я, как и другие чау–чау, был уже почти добродушной собакой, беспричинная свирепость и злоба ушли в прошлое. Но охранное дело мы не забывали – в темное время суток никто не мог приблизиться к монастырю помимо его постоянных обитателей.

Раз в день, вечером, нам выносили еду – объедки с монастырской кухни. Впрочем, для нас это были не объедки, для нас это была сытная еда, никто из собак не комплексовал, напротив, из–за вкусных кусков вспыхивали ссоры.

Моя монастырская служба началась с охраны стада от хищников. В холодное время года мы ежедневно гоняли овец и коров на ближние пастбища, где приспособленные к жизни в горах животные сами добывали из–под снега скудный корм, и заводили домой, в расположенные вблизи монастыря загоны. Летом мы отправлялись в дальние кочевья, на месяц и более уходили в поход по горным долинам. Здесь опасностей, и соответственно работы для меня было больше, чем вблизи монастыря. Но было и интереснее. Работы я не боялся, напротив, я с удовольствием разминался, вступая в схватки с волками и рысями.

Работа на новом месте мало отличалась от моего пастушества в домонастырский период. Другим стало мое положение. Я перестал быть собакой одного хозяина. Я стал собакой монастыря. Людей, которые кормили меня, вместе с которыми я жил и охранял стадо, было гораздо больше, чем я мог сосчитать (считать в то время я умел до двух). Все они были своими. И все они относились ко мне хорошо, не как к охранному псу–людоеду, а как к младшему товарищу. Я стал беспокоиться о безопасности всех монахов, старался быть полезным всем. Перечень выполняемых мною работ постепенно расширялся. Во время экспедиций в горы за лечебными травами я выкапывал лапами нужные корешки, таскал на спине рюкзачки со снаряжением и добычей. Зимой с гор часто сходили снежные лавины. Многие монахи и паломники оказывались отрезанными ими от дороги или вовсе погребенными под снегом. В таких случаях я был непременным участником спасательных экспедиций. Как правило, я первым находил попавших в беду путников. Показывал им дорогу, приносил еду (на спину мне привязывали рюкзачок с продуктами). При необходимости откапывал людей из–под снега. Нередко при этом стирал лапы до крови. Бывало, отогревал замерзших теплом своего тела.

Говоря сегодняшним языком, я успешно справлялся со всякой работой, проявлял инициативу и постепенно продвигался по службе. Лет через триста меня перевели на работу внутри монастыря. Сразу за монастырскими стенами находились несколько рядов невзрачных каменных зданий с плоскими крышами, почти не имевших окон. Это были жилища простых монахов. Далее шла полоса общественных сооружений и зданий – хранилища продуктов, топлива, прочих нужных вещей, помещение для прохождения карантина и тюрьма, и, наконец, на мой взгляд, самое важное здание – столовая. Монастырь прорезали идущие от ворот мощеные крупным камнем улицы. Они сходились на площади. Площадь была обрамлена полукругом красивых молитвенных колес, в центре ее стояла огромная статуя Будды. В праздники здесь проходили массовые мероприятия. За площадью находились храмы большой, открытый и доступный для всех, и малый, вплотную примыкавший к скалам и продолжавшийся в них. Там в пещерах располагалась святая святых – хранилище реликвий. Доступ сюда имели преимущественно ламы. По эту же сторону площади стояли яркие и красивые дома лам. Сами ламы также отличались от простых монахов, как и их нарядные дома от неказистых строений вдоль стен монастыря. Они носили мантии из дорогих тканей, высокие красные шапки, украшали себя драгоценностями. Пищу для них готовили отдельно, и судя по запахам из ламской столовой, отнюдь не вегетарианскую. Отношения между ламами и монахами были похожи на отношения главенства моих хозяев, завоевавших Тибет, и аборигенов. Но были отличия. Ламы не были самыми главными. Главнее всех был Будда на площади. Ему поклонялись и приносили подарки все. И еще, между монахами и ламами не было вражды, отношения были добрыми, главенство лам не требовало подтверждения силой.