Валентин Огудин - Под музой

– Что же ты сразу не сказал, сынок, что видел Великого Духа. Ты присаживайся, присаживайся. Голова не очень болит?

– Терпимо!

– А что ты еще видел? Как время провел в ином мире?

– Знаю я теперь, как птица прыголет устроена!

– А мне скажешь?

– Две ноги, два крыла, а посередине тушка.

– И все?

– Не все! Еще голова и хвост.

– Ну, это всем известно.

– Может быть, о, Великий Шаман, а я так впервые призадумался.

Возле крутой горки с обрывистым склоном собрался народ со всей деревни.

– Малолай улететь собрался! – шумели зеваки. Вот стервец, говорили они, ел тут, пил, вырос на наших хлебах, а теперь улетает, бросив мать и отца. Ну и молодежь нынче пошла. Мы такими не росли.

Отрок стоял и подпрыгивал над самым обрывом. К его спине была прикручена оглобля, которую он выпросил у отца и клятвенно обещал вернуть целой и невредимой. К оглобле были присобачены какие-то палки, образующие кривые прямоугольники. В свою очередь на них были растянуты цветастые половики, потихоньку утащенные из дому у матери. Все это сооружение напоминало странные уродливые, никем никогда не виданные крылья.

– Лети уже отсюда, – орала толпа.

Малолай повел плечами. Крылья заколыхались. Он в очередной раз подпрыгнул на месте, как птица воробей, но в воздух почему-то не взвился.

– Ты прыгай и маши крыльями, – советовали умники.

– Сами попробуйте! – пробурчал Малолай.

Тут резкий порыв ветра подхватил его с горы и поднял высоко в воздух.

– У-лю-лю-лю-лю, – неистовствовала толпа.

– Я лечу, лечу! – донеслось с неба.

Затем последовал крутой спуск летуна к земле, завершившийся сокрушительным столкновением с неказистой ветлой, сопровождавшийся хрустом ломающихся крыльев и звоном разбившейся мечты.

– Моя оглобля! – заорал папаша.

– Мои половики! – завизжала мамаша.

– Моя голова! – заревел пилот.

Великий Мудрец, наблюдавший за всем этим безобразием, почесал седую бороду и пробормотал: «Никогда бы не подумал, что так выглядит Великий Прыголет. Но почему у него не было перьев? А, понял, без них он не летает, потому и рухнул».

Великий Шаман ликовал, не показывая вида: «Ай да молодец, Великий Дух Воздуха, как поддул, как понес мальчишку, как хряпнул. Какая мощь, какая сила. Жаль тот не убился! Какая жертва пропала. Дух Воздуха ко мне точно тогда подобрел бы».

Свежевыпоротый Малолай молча сопел в две дырочки своей замотанной тряпицей головы и думал: «Да ну его к лешему этого воробья, тоже мне, великая птица. Вот, помню, духи сказывали, был такой воздушный шар, да лопнул. Эх, мне бы такой. У меня бы он точно остался целехонек».

Пришло время, настала зима. Поначалу холода были вполне терпимыми, но потом братцы-морозцы распоясались, набрали силу и превратили все поля в ровную снежно-ледовую пустыню. На ее краях в странных позах замерзли черные деревья. Их обледеневшие ветви тихо позванивали при порывах свирепого северного ветра.

– Великого Духа Огня кормить надо! – авторитетно заявлял шаман, отбирая у сельчан жалкие сучки и коренья. Сам он в промерзший лес ходить не стремился, знал, что ему и так все отдадут, лишь бы вступился он за людей перед духом, дабы тот отогнал Лютый Мороз. Потому жилье шамана было самым теплым в округе. Все верили, что у него гостит сам Великий Дух Огня.

Однажды шаман не усмотрел, пламя полыхнуло, выскочило из очага стоящего посреди хижины и стало весело пожирать скромную домашнюю утварь. Хижина, в свою очередь, тоже бодро занялась в пожаре и, конечно, сгорела дотла. Жители селения все сбежались посмотреть на явление Великого Духа, заодно и погрелись на халяву. Шаман, спасший из огня только свой видавший виды бубен, посокрушался, поохал, но против высших сил ничего сказать не мог, только понадеялся, что жертва была не напрасной. Но надо было где-то жить, и он подселился к Великому Мудрецу. Тот разворчался, опасаясь, что шаман притащит и к нему в жилище охочего до жертв Духа Огня. Но делать было нечего, пришлось потесниться и коротать долгие вечера вместе у дымного камелька, попивая кипяток, заваренный пахучими прошлогодними цветами. Со скуки Великие изнывали и лениво переругивались, вспоминая былое.

– Помнишь, тридцать зим назад весна была ранняя да такая теплая, не чета прошедшей.

– Ага, а ты у меня тогда, кобель, знатную телку отбил, Пигалицей звали.

– Что значит, звали, вон она шире себя самой, десять оболтусов народила. Уже не Пигалица, а Пугалица какая-то.