Алексей Кутафин: Куролесовы страсти

Когда Лёнька с Сенькой закончили окучивать последний рядок, со двора уже давно доносился вкусный запах дыма от сгораемых берёзовых поленьев. И над рубленой баней, из кирпичной трубы курился белый столбик дыма.

Дед Кузьма успел уже попариться, и дожидался ребят сидя на крыльце в расшитой льняной рубахе, утирая пот со лба накинутым полотенцем. Он добавил в печку изрядную порцию дров и хитрым глазом наблюдал теперь – насколько хватит терпения молодым пацанам, юркнувшим в натопленную жару парилки.

Как он и предполагал – первым выскочил, держась за обожжённые уши, городской житель Лёнька.

Сенька, более привычный к такой терапии – похлестался берёзовым веником более продолжительное время. Но, выйдя, и, опрокинув на себя ушат холодной воды – не отважился во второй раз сунуться в раскалённое пекло парилки.

– Ну как, уши в трубочку свернулись? – поиронизировал над молодёжью Кузьма.

– Нормально… – отшутился Лёнька.

– Хорошо!.. Даже опухоль пчелиная выпарилась, – крякнул Семён, ощупывая своё почти первозданное лицо. И ненавязчиво добавил, потирая живот: – Попить бы, а то есть так хочется.

– А как же, остыньте только маленько, – обнадёжил Дед Кузьма.

Немного выждав, пока разгорячённые лица ребят поостынут, он повёл их в избу.

В просторной горнице суетилась, собирая на стол, бабка Марья.

Аккуратно причёсанная Алка помогала бабушке расставлять последние атрибуты застолья. Она вся аж светилась послебанной чистотой, улыбчиво поглядывая на пацанов. …И резко пахла, по совету друзей – сивушным запахом самогона.

Советчиков аж передёрнуло, и они брезгливо поморщились, принюхиваясь к своеобразному одеколону.

На столе было уже почти всё поставлено. И взгляды проголодавшихся помощников скользили по приготовленным яствам, под ритмичное урчание голодных животов.

На чугунной сковороде шкворчали крупные пескари, в окружении оранжевых яичных желтков и белых белков. А рядом располагалась ещё одна, с зажаренными в сливочном масле грибами-подберёзовиками. В стоявшем поодаль чугунке дымилась рассыпчатая картошка, сдобренная сметаной. Глубокая глиняная чашка доверху была наполнена варениками, политыми вареньем. На широком плоском подносе высилась внушительная горка пирогов с различной начинкой. Не говоря уже об окружении разных салатов из овощей, нарезанных крупными ломтиками; тарелок с белоснежным творогом, залитых свежим мёдом; и крупнокалиберной клубники-виктории под густыми деревенскими сливками. И холодная окрошка с домашним квасом!

Всё это приковывало взгляды ребят и предвещало незапланированный праздник живота. Без лишних слов и излишних приглашений за столом воцарилось безмолвное затишье, сопровождающееся дружным почавкиванием…

А под столом вертелся белый пушистый котяра, прозванный за свою неимоверную упитанность «Батоном». Он поочерёдно приставал к трапезничающим, щекоча их босые ноги длиннющими усами, и царапался, если на него не обращали внимания, выпрашивая так лакомства с хозяйского стола.

Так он прошёлся по кругу, заставляя очередную жертву – подпрыгивать сидя на месте и непроизвольно ронять еду на пол. Пока не подошла очередь деда…

Цапнув по запарке – и его, Батон был с позором вышвырнут к порогу, поддетый ловкой ногой Кузьмы. И поглядывал теперь исподлобья зелёными глазищами на сурового хозяина, недовольно урча и облизываясь, с мстительным прищуром утирая морду лохматой лапой…

– Деда, расскажи чего-нибудь? – нарушая тишину чинного ужина, попросила Алёнка.

– Так вот, я и говорю!.. – с готовностью откликнулся Дед Кузьма.

Он ненадолго задумался воспоминаниями. И глянув на сгустившийся сумрак за окном, таинственно поведал ненадуманную историю:

– Давно это было…

Неимоверной силищей обладал один наш односельчанин. Ручищи у него были размером с лопаты, да и ростом Бог не обидел.

Как-то в старину повадился какой-то ворюга коней из ночного воровать. Вот и пришёл к Василию народ на поклон: «Посторожи табун, Василий Егорович, будь милостив!».

Надо сказать, что прежние сторожа никак не могли поймать ворога. Лишь издали видели они его.

Они возвращались по утру поседевшими, и с ужасом в глазах часто крестились на святые образа, никак не желая отвечать на расспросы односельчан. И наотрез отказывались от дальнейшей пастушьей службы.

Василий был не робкого десятка. Отложив свои личные дела, он внял просьбам общества и пошёл в ночное.