Евгений Лучинкин - Откровения для настоящих папуасов

Пока коллега ЕВ ходил в аптеку, я прорыдалась и вошла в комнату. Евгений Васильевич лежал с закрытыми глазами и с видимыми усилиями сдерживал болезненный кашель. Я не могла смотреть ему в лицо, но села рядом, взяла его холодную и влажную ладонь, и крепко её сжала.

– Вам нужно в больницу. Поедемте… пожалуйста… Я Вас очень прошу…

Я с трудом удерживалась от слёз. Евгений Васильевич открыл глаза и, морщась от боли, внятно сказал:

– Понимаешь сапожник без сапог это плохой сапожник. Грош мне цена, если я вам вещал о неограниченных возможностях человека, а сам не могу справиться с какой-то болячкой…

Коллега вернулся и сделал ему несколько инъекций и некоторое время наблюдал за происходящим. Он ещё несколько раз «взывал к совести» ЕВ, а потом махнул рукой:

– Ты сам то подумай, что я скажу Валерке (однокурсник ЕВ – патологоанатом областной больницы), когда привезу ему поутру твой скорбный прах?

Но Евгений Васильевич всякий раз безапелляционно заявлял:

– Вызовешь скорую – я от госпитализации откажусь… Ты забыл, что в вопросах кардиологии я разбираюсь чутка получше… И не переживай, если что, тебя здесь вообще не было! Так что твоя совесть чиста и … Иди умой руки – от здоровья помогает…

Коллега ЕВ некоторое время раздражённо ходил по квартире. Но после звонка его жены уехал домой, пообещав вернуться для «эксгумации тела из этого склепа для придурков».

До утра я не отходила от постели умирающего и… очень дорого мне человека. Он периодически впадал в забытьё, а когда приходил в себе во время приступов кашля, то начинал хрипло дышать и что-то невнятно бормотать. Я тогда думала, что он бредит и хотела вопреки его воле вызывать скорую. Но Евгений Васильевич так отказывался, что настаивать на своём я не осмеливалась.

Ближе к полночи я позвонила домой и сообщила маме, что «ночевать останусь у подруги по институту». Я впервые в жизни решилась нарушить строгий уклад моей семьи, но в моём голосе видимо отразилась безапелляционная решимость, что мама взялась «успокоить отца» и расспрашивать «как да что» не стала. Для меня это само по себе явилось чем-то сродни чуду «как» и то «что» вообще происходило со мной. Чувства!!! Целый поток чувств! Вроде как «непрошенных», неожиданных, изменяющих время и ощущение пространства. Я сидела в чужой квартире, среди мебели советских времён, среди заброшенности некогда жилых комнат и вот рядом угасала жизнь ЖИВОГО человека, который разбудил во мне неравнодушие и стал бесконечно дорог.

Ещё меня угнетало бессилие. А что я могла сделать?!! Как поддержать, чтобы не произошло страшное?! Держа в руках то сухую и горячую, то холодную и липкую от пота ладонь Евгения Васильевича, я переживала неотделённость от происходящего. Я как будто была полностью включена в неописуемый поток Живого. Это поток струился, начинал затухать и со слабым взбулькиванием вновь возникал в пространстве моих ощущений.

Я вспомнила как отец пытался завести свой старенький «Москвич». В поисках поздних грибов мы заехали в дебри нехоженого леса. До ночи отец провозился с мотором, но всё никак не хватало искры чтобы «ухватить ускользающий рокот мотора». Я ходила в круге слабого света фар и уже фантазировала как мы медленно замерзаем или погибаем от мучительного голода, как что-то в моторе вжикнуло и он знакомо затарахтел. И ещё капли дождя на стекле в свете фар встречных машин вблизи города. Дождь! Я услышала шум дождя за окнами и отдёрнула шторы. Одинокий фонарь под окном высвечивал капельки осеннего дождя. Они одиноко прилипали к стеклу и потихонечку сливались в ручейки, утекавшие куда-то вниз – навстречу к старой потрескавшейся раме.

Позади себя я услышала тяжёлый вздох с пугающим клёкотом в горле и медленно развернулась в ожидании увидеть страшное… Евгений Васильевич лежал с закрытыми глазами, сомкнутые ладони он держал на груди и силился делать глубокие вдох и выдох.

Мне сначала показалось, но затем с каждым вдохом-выдохом с лица Евгения Васильевича начала уходить мертвенная бледность и маска сильного страдания. Через несколько минут «умирающий» снова забылся. Только забытьё уже не было пугающим. Я ещё мучилась сомнениями, так как «очевидное и желанное» питались моими бурными фантазиями. Но к утру хрипы из лёгких прекратились, жар спал, а забытьё перетекло в обычный сон.

Было что-то около 9 утра, когда на пороге квартиры появился злой и взъерошенный коллега Евгения Васильевича. Он недобро зыркнул на меня и с язвительным сарказмом спросил: