Станислав Зелинский - Калейдоскоп

— Не расстраивайся по пустякам. Я и на подоконнике поем, а то и вовсе не поем. Напьюсь кофе, какой-нибудь бидон найдется в той рухляди — и сразу отпустятся тебе грехи по блюдам, закускам и тому, что наметила на десерт. Заяви, что кухарка сожгла печенку, кот выпил ботвинью, а шарлотку уворовали средь бела дня ночные бабочки. Я тебе по-хорошему советую, отменяй обед. Ешь сама спокойно, без угрызений совести. Не один день прожил я на пустой желудок. Не смущайся, по-людски тебе говорю. С истинным удовлетворением я просто погляжу на добрый обед.

— Но не в этом доме. Сейчас что-нибудь придумаю, сама не знаю что. Ты тоже живо шевели мозгами! Обед не поезд, чтоб ночевать под семафором, должен быть вовремя.

— Живость исключается. Рельса мешает.

— Рельса, рельса… Глянь, а две головы — не одна. Это не должна быть рельса, и чтоб покороче. А ну ее вбок!

Пока сориентировался я, о чем речь, она швырнула мне на колени два мешка цементу.

— Держит?

— Держит, но как бы не перестало держать, поскольку из нижнего мешка струей сыплется.

— Тряпка у тебя есть, заткни лоскутом. Уже накрываю, уже подаю.

Накинула она на мешки скатерку в цветочках, и сразу я почувствовал себя будто за столом.

Лиля Фляк принадлежала к тем редкостным женщинам, чье совершенство во внешнем облике сочетается с отличным кулинарным искусством.

За шарлоткой (сдается, я трижды брал добавку) застал нас брат. Стукнул дверцей «вольво» и с ходу явственно заудивлялся, ибо вместо того, чтобы сказать «добрый день» или «приятного аппетита», спросил: «Это еще что и почему?»

— Хорош хозяин! Собственный цемент не узнал без очков.

Они промеж себя расхохотались, на мой взгляд, крайне громко. Потом Фляк заявил сестре, чтобы та немедленно убирала со стола, то есть с мешков, и обратился ко мне:

— Чем могу служить?

— Помогите, не прошусь в капитальный ремонт, но был бы благодарен за устранение некоторых докучливых дефектов. Лиля сказала, что вы можете меня исправить.

— Слушаю, слушаю вас.

Сызнова я изложил все с самого начала. Естественно, описывал события менее эмоционально и с меньшим пылом, ведь по-разному говоришь с женщиной и с ее братом, о котором тебе известно лишь то, что он имеет мастерскую и техническое образование.

Фляка интересовали только подскоки и прыжки. Он спрашивал, случались ли они через регулярные промежутки времени, мог бы я указать в метрах высоту отдельных взлетов, и вообще видел ли кто-нибудь это? И кто?

— На рыночной площади так его подбрасывало, словно хотел вскочить на колокольню, — подтвердила Лиля.

— На колокольню, прямо на колокольню? Действительно, высоко. — Фляк задумался. — Ну это, извините, вот что… Меня ценят за интуицию и чувство материала, но я-то понимаю, что в теории слабоват. Собирался в вуз, да не собрался. Оттого, пожалуй, и имею все это, что у вас перед глазами, а не просто мопед с ручным насосом? Как знать. Поутру нашел я на тропке вот такой кусочек металла — Лиля, дай папку. На вид латунь, но что ж это за латунь, которая легче пуха? И откуда взялась?

— Напоминает птичье перо, маховое.

— Напоминает, напоминает… Вроде вашего случая, известны факты, но не ведаю причины. Перед вами самодеятельный практик. И не больше. Ничего сверх интуиции.

Заведомо хотелось ему разговориться, покрепче выразиться, но в какой-то миг он будто опамятовался, махнул рукой и сменил тон.

— И так каждый день с самого ранья. Понедельник по всем статьям. Перед выездом — тот кусочек, по приезде — вы.

— Понедельник? Я и не заметил, когда воскресенье превратилось в понедельник.

— О, вот высказывание прямо-таки ценнейшее…

Фляк подпер голову руками, снова погрузился в медитацию, что-то просчитывал, прикрывши глаза. Потом…

— Лилюся, убирай посуду и снимай с него цемент.

— Он взлетит!

— Не успеет. Лиля, очень прошу, поскорее. А вам, по собственному желанию, сейчас захочется встать.

Я поднялся, осоловелый, и непроизвольно начал отряхивать запылившиеся брюки. Как тут Фляку не взорваться!

— Чего дергаетесь, как гусь перед быком? Встаньте по-человечески, пиджак на утиных лапах!

С места он перевел меня в галоп, во все стороны поворачивал, будто с новобранцем обращался со мной добрые четверть часа. Затем я набрался смелости запротестовать. Фляк скомандовал «вольно» и позволил мне присесть.

— Уж извините, но иначе нельзя. Чую, лишились вы гравитации. Лилюха, дай нам малый кобольт и бибиту с длинным кабелем. Они лежат вместе с гейгеровым счетчиком. Лиля, попрошу, одна нога здесь…