Борис Кригер - Маськин зимой

– Ни при чём тут всё это, – повторил Маськин, обращаясь уже к обоим своим тапкам, убедившись, что Плюшевый Медведь отчалил производить дополнительные замеры усосанности своей лапы. – Я не предаю друзей. Я люблю эту Сосульку и ни за что не брошу её в беде. И не бросил бы её, даже если б не любил. Мы всю зиму любовались её блеском, а теперь дать ей растаять без следа, равнодушно наблюдая, как безжалостное солнце испаряет из неё последние капли её леденистой сути? Нет, я плевать хотел на законы природы. На то мы и не скалы бездушные, мы обязаны добавлять к этим гибельным законам что-то своё, пусть безнадёжно нерациональное, пусть сумасшедшее с точки зрения бесчувственных скал. Я стоял и буду стоять на защите всех немощных и подыхающих, я в ыхожу эту Сосульку, как щеночка, как маленькую несчастную кошечку, как покусанного зайчика, наконец. Для меня нет разницы, и мне плевать, что черстводушая царица Природа слепо лупит несчастных тварей своим смертельным скипетром. Я встану на её дороге и противопоставлю ей нечто, что сильнее самой природы.

– И что же это сильнее самой Природы, позвольте полюбопытствовать? – нахально встрял уже почти проснувшийся, но по-прежнему вечно что-то жующий Гипнотизёр.

– Сострадание, милостивый государь, да, именно сострадание, – столь же высокопарно, в тон ему, заявил Маськин, и Гипнотизёр немедленно впал обратно в спячку от греха подальше.

– Но это же противоречит разуму! – заявил Левый Маськин тапок.

– Ну и что? – заупрямился Маськин. – Возможно, твоему левотапочному разуму это и противоречит, но я верю, что кроме наших низменных умишек на свете есть и высший разум, который сам проникнут милосердием…

– Это Бог, что ли? – не унимался Левый Маськин тапок.

– А хотя бы и Бог, что с того? Что, нельзя? – насупился Маськин.

– Ну, почему нельзя, можно… Я просто уточнил-с, – заехидничал Левый Маськин тапок, который сам был атеистом до религиозности.

– Посмотри, сколько на свете беспомощных жалких существ: мелкие детишки, детёнышы, птенчики… Всем им Господь дал шанс вдохнуть воздух этого мира, на краткий миг открыть подслеповатые глазки и увидеть шелестящую траву, голубое небо, почувствовать свежий ветерок… И мы, у кого есть силы, должны сделать всё, чтобы эти твари Божьи укрепились, поправились, совершили невозможное, из отъявленных нежильцов на этом свете превратились в здоровых, весёлых и упитанных пузотёров!

– Я никогда не рассматривал Сосульку в качестве пузотёра, – снова встрял Гипнотизёр Федя. – Вот меня нередко так называют: Гипнотизёр-пузотёр… Ещё говорят: «Брысь со сцены, гнида…» Но я-то другое дело! Сосулька ведь предмет неодушевлённый… Вы взялись бы ещё сосульки спасать… Хотя, впрочем, речь именно и идёт о сосульках… – сам себя запутал Фёдор и от этого снова впал в беспокойное беспамятство, слегка отдающее умеренной бредятинкой.

– А я считаю, что сострадание, – это лучшее, чего достигло человечество. Не случайно Иисус учил не основам электронной техники и ядерной физики. Он учил состраданию к ближнему, а в наш электронный век ближним становится даже самый-самый дальний! – совершенно серьёзно промолвил Маськин и, открыв холодильник, стал заботливо кормить Сосульку мороженым с ложечки, что являлось для неё наинеобходимейшим лекарством.

– И не скучно тебе возиться со всем этим? – спросил Маськина барабашка Тыркин, который случайно забрёл на кухню в дневное время и в качестве кандидатки на стыривание приглядел Маськину ложку, которой тот кормил Сосульку мороженым. – Ты хоть отдаёшь себе отчёт, сколько народу эти сосульки погубили? Тяп по башке – и нет человека! Во как! Вы думаете, отчего это я свой викингский шлем даже дома не снимаю? Боюсь, что сосулькой по башке огреет. У нас в Норвегии мало кто неушибленный остался… Всем припечатало. Несправедливо это – так с этими убийцами возиться.

– А сострадание и есть высшая справедливость. А то, что происходит с убийственными сосульками, то, поверь, когда сосулька пускается в свой гибельный полёт, то и для неё этот полёт – последний, – заявил Маськин.

– Так что же нам теперь, террористов-самоубийц тоже нежить и холить? Они ведь бросаются на нас, как сосульки, убивая себя и нас в последнем полёте… – поправил на носу очки Правый Маськин тапок.

– Террористами не рождаются, – твёрдо сказал Маськин. – Я никогда не видел семимесячного голопуза – прирождённого террориста. Они взрывают себя от недостатка внимания и сострадания, а вовсе не оттого, что у них некая врождённая потребность убивать себя и нас. Дайте мне любого будущего террориста, поселите его в детстве к нам, в масечную среду, разорвите его гибельные связи с серыми безжалостными кардиналами, которые используют недостаток сострадания к молодым как механизм наёма убийц. Я уверяю вас, у нас в доме не вырастет террорист…