Петр Ингвин - Истории, пожалуй, круче, чем у Вашего браузера. Сборник рассказов

Протянутый телефон вырвали из рук Эдика, ориентируясь на голос из трубки.

Трудно вынести, когда плачут мужчины. А когда они плачут от радости…

У Вячеслава дрожали ноги. Эдик помог ему опуститься на сиденье, сел на водительское и осторожно тронулся с места.

Влюбленные разговаривали, а машина летела по пустой трассе. Адрес был в объявлении. Да, соседний город. Да, далеко. И что? Когда машина подъедет, Ольга увидит надпись по борту. Или не увидит. Неважно. Эдик улыбался. Упущены заказы, для фирмы потерян постоянный клиент, потрачены время и бензин, даже уволить могут… а душа пела.

Оказывается, везти людям счастье – это и есть счастье.

Двор замер в предвкушении. С тех пор, как во флигеле поселились Сидоровы, редкая неделя проходила без концерта. Что раньше показывало кино, теперь разносилось под свинцовым небом Севера, словно Одесса переехала с Черного моря на Белое.

О скором начале спектакля сообщали распахнутые створки окна, в котором курсировала взад-вперед Роза Марковна. Она готовила речь. Пучок иссиня-черных волос почти задевал потолок пристройки, цветастое платье подчеркивало худобу и пело некролог юности, в которую стремилась душа, но вернуться в беззаботность которой не позволяли семья и годы. Красота, в свое время сразившая Сидорова-старшего, еще влекла взоры, но уравновесилась изможденным изломом губ, сварливым настроем и вечно недовольным взглядом. Розе Марковне, как и главе семьи, было чуть за сорок, но апломба в узнаваемом всем городом голосе звучало минимум на шестьдесят, причем депутатских. И с мнением о том, кто именно глава, она бы убедительно поспорила.

С трех сторон двор охватывала клешня побитых временем пятиэтажек, с четвертой не сдавался плану застройки бревенчатый дом, заставший еще царя, пусть и не лично, а временем сосуществования. Слева к обветшалой стене притулилась щитовая пристройка, у нее имелся собственный, обнесенный палисадом, дворик, внутри которого сверкала намытыми боками недавно приобретенная Лада – единственное достояние Сидоровых, если не считать совместно прожитых лет. Пристройку, где обосновались Сидоровы, в народе красиво назвали флигелем – новым словом в суровом северном крае.

С некоторых пор флигель стал центром культурной жизни городка, в котором не было даже кинотеатра. Сгущался вечер короткого лета, с моря несло йодом и пронизывающей сыростью, но горожане не расстраивались – все говорило о том, что день пройдет не зря. Зрители заранее занимали места на лавочках у подъездов, а в квартирах приглушали звук телевизоров, чтобы не пропустить начала «концерта».

Когда в промежутке между домами показались две возвращавшиеся из магазина фигуры, Роза Марковна встала наизготовку, как ведущая ток-шоу перед прямым эфиром: взгляд сосредоточился, а руки, сжавшиеся в кулаки, опустились на подоконник, будто на руль огромного мотоцикла.

Таймер начала представления отсчитывал последние секунды тишины.

Мужчина и подросток ни о чем не подозревали. Каждый держал по объемному пакету с продуктами, оба чему-то смеялись. Сидоров-младший, в следующем году заканчивавший школу, внешне походил на мать – такой же худой, высокий, чернявый. Сидоров-старший, соответственно, являл противоположность жене и сыну: светлые волосы безуспешно боролись с наступавшей пустыней, а роскошное брюшко через год-другой грозило избавиться от ласкательно-уменьшительного звучания. Занятые разговором, отец и сын прошли за калитку, и у стоявшей во дворе машины их накрыло знакомым голосом:

– И здрасьте вам, идет, мишигене недоделанное, паралич тебе зибен мозгес. И знаете, какой он фортель выкинул? Тут такой цорез, что балконом по темечку пошло бы за райскую благодать по сравнению с этим известием.

Острие речи направлялось на мужа, но обращалась Роза Марковна одновременно и к нему, и ко всем, кто в силу вовлечения в процесс был обязан, по ее мнению, встать на защиту поруганной добродетели. Не сразу улавливалось, кому она говорит в каждый конкретный момент, это становилось понятно позже, из контекста.

– И как вам это нравится? Когда надо, он без мыла в тухес пролезет, а сейчас посмотрите – имеет припереться до меня чистый ангел, только крылышки в другом месте. Прикинулся шлангом, выпятил свой курган над могилой павшего героя и думает, что одной уксусной физиономии на морде лица таки достаточно, чтобы собрать порванное на кусочки сердце родной жены.