Михаил Крюков - О людях и самолётах

Счёт его боевых побед открывал строгий выговор «за организацию употребления спиртных напитков среди старших офицеров». Это был знак свыше, определивший Генкину судьбу.

Как ни странно, специалистом Геноссе был хорошим и окончил академию без золотой медали только потому, что необдуманно склонил к близости дочку начальника курса. Когда страшная, как юная Гингема, девица осознала, что на ней не собираются жениться, она устроила отцу скандал. Максимум, что смог сделать несостоявшийся тесть, это заныкать Генкину медаль.

Когда капитан Богоявленский омайорился, то есть стал, по его выражению, офицером, которого «нельзя послать нах сразу», он пил от радости три дня, причём третий день был ознаменован попыткой напоить комендантский патруль на Киевском вокзале.

Охреневшие от такой борзости «бараны» [26] Комендантский патруль в Москве зимой носил каракулевые шапки, отсюда и презрительная кличка. от употребления не отказались, но, в свою очередь, предложили продолжить банкет на Красноказарменной. [27] На Красноказарменной улице находится военная комендатура Москвы. На следующий день шефу пришлось ехать объясняться в комендатуру, звонить в штаб округа, словом, всячески унижаться перед «красными», чтобы «вытащить Фокса с кича».

Оказавшись на свободе, Гена бил трясущимися руками себя в грудь, хрипел, что «больше никогда», шмыгал сломанным в какой-то давней курсантской драке носом и всячески изображал осознание и раскаяние.

А ещё Гена Богоявленский был бабником. Женщина ему нужна была всегда. Когда не удавалось познакомиться с кем-нибудь на танцах «Для тех, кому за 30», Гена обращался за помощью к дежурным по этажу, буфетчицам или зачморенным доработчицам с авиационного завода. Каждый вечер Гена выпивал бутылку водки и уходил на блуд. Утром, часа в 4, влезал в окно, шумно чистил зубы, мылся и ложился спать. Вечером все начиналось сначала.

Так было и в тот раз. Обнаружив, что водка закончилась, Гена пожелал нам «приятного вечера», заявил, что его ждут, и ловко выпрыгнул в окно. Вечером дверью он обыкновенно не пользовался, вероятно, чтобы не терять сноровки.

Под утро Геноссе, испытывая приятную тяжесть в чреслах, влез в окно и в темноте наугад стал пробираться к своей койке. Он рассчитывал часа 3-4 поспать, потом похмелиться, потом сбегать на аэродром, а потом… Потом плановая система хозяйствования в очередной раз дала сбой, потому что койка оказалась занятой.

«Неужели она, подлая, и сюда забралась? Вот неугомонная баба…» – похолодел Гена и щёлкнул зажигалкой.

В его постели мирно спал Мошонкин. Шеф решил сэкономить и переночевать в нашем номере, используя пустующую койку.

У медиков есть термин – «состояние полиневрической обезьяны». Это когда человек пьян настолько, что реагирует только на простейшие раздражители: свет, тепло, холод. Насчёт полиневричности Мешонкина ничего определённого сказать не могу, но на обезьяну он был определённо похож. На старую, облезлую, безобразную обезьяну, которая нагло дрыхла на Генкиной койке, обнимая подушку длинными лапами. Левая лапа, густо поросшая черным, спутанным мехом, свесилась почти до пола, на ней светился диск «Командирских» часов.

– Эк набубенился, – лицемерно вздохнул Гена, – а ещё полковник. – Как бы энурез его не прохватил, пропал тогда матрац!

Аккуратно перекатив спящего шефа на бок, Гена выдернул из-под него матрац, оставив ему простыню, постелил на пол и улёгся.

В соответствии с неотвратимым как судьба законом похмелья, первым проснулся тот, кто вчера выпил больше всех, то есть Мошонкин.

Издавая тоскливые, нечленораздельные стоны, он сполз с койки и начал греметь бутылками, в рассуждении похмелиться. Остальные тоже проснулись и внимательно следили за движениями сутулой полковничьей фигуры, чтобы во время упасть ему на хвост. Проверив всю посуду, дядя Петя жалобно вздохнул и обернулся в надежде, что мы разделим его горе.

Гена, который в это время чистил зубы, взглянул на шефа и подавился зубной щёткой: живот полковника Мешонкина был, как панцирь черепахи, разрисован квадратами и кружками сетки продавленной армейской койки.

Шеф запеленговал Генку по придушенному бульканью, и тут в его затуманенном сознании ожил офицер-воспитатель.

Скандальная фигура в мятых сатиновых трусах внезапно преобразилась, расправила плечи, скрипнув невидимой портупеей, и гулким басом вопросила:

– Геннадий Викторович, почему вы отсутствовали в течение ночи в расположении гостиницы?!