Александр Пономарев - Неприличный диагноз

Накануне наступления повода печальная и тишайшая баба Маша по сложившейся традиции покорно отнесла в чулан стандартный праздничный набор – три банки с огурцами, две фляги первача и ведро.

Отнесла и, обессилено прислонившись спиной к двери, скорбно задумалась: «Ох, горька ты, бабья доля. Вот сейчас закатится ее ясно солнышко на три недели кряду в «навигацию», и кто тогда картоху копать будет. Двадцать соток картохи как-никак – это вам не шутки. Потом осень наступит, дожди зарядят, превратив поле в непролазные хляби, пропадет, как пить дать, картоха. А, с другой стороны, что делать-то с ним, что? Вспомнила, смахнув слезу, как ладно было у них в семье совсем еще недавно, пока в бабе Маше присутствовала внутренняя сила, ниспосланная ей небом. Воистину не небесная кара за грехи ее это была, не несчастный случай, это было ее Благословение!»

Раздумья прервал далекий раскат грома, который свидетельствовал о том, что сейчас над деревней начнется очередная грозовая свистопляска.

– Кстааати… а ведь это мысль. Надо только найти место побойчее!

Когда она окончательно решилась, то откопала в сарае среди хламья палку какую-то подлиннее и отправилась навстречу грозовым всполохам.

Бабы соседские, конечно, удерживали, увещевали как могли, у виска крутили. Да куда им.

Пока баба Маша шла заклинать молнии, ее ненаглядный успел приговорить три стакана и, впервые за лето, был на седьмом небе блаженства. Но в самый разгар праздника, как оглашенная, влетела соседка Нюрка и с порога сломала ему процесс наслаждения жизнью.

– Ты вот сидишь тут, ирод, водку пьянствуешь, и по барабану тебе, что Манька твоя на Лимберову пошла, а в руках-то у нее труба медная. Рехнулась бабка совсем. Молнию пошла ловить. А ты давай сиди, супостат, лакай.

Дяди Мишина ладонь сама выпустила стакан и сжалась в кулак.

– Ну я ей задам щас молнию, такую ей молнию задам.

И, напялив картуз, он нетвердой походкой направился на холм.

Дядя Миша и сам, наверное, не осознавал, что им руководило в большей степени в тот момент. То ли страх за свою дурную бабку, то ли опасение сломать перспективу так хорошо складывавшегося застолья, если та все-таки получит свой энергетический допинг.

Как и предполагалось, он нашел ее на самой высокой точке местности. Баба Маша стояла во весь рост, торжественно держа, словно хоругви, его телескопическую удочку. Вокруг нее неистовствовала природа. Небо было разрисовано причудливыми узорами, которые менялись словно в гигантском калейдоскопе и, время от времени падая на землю, взбивали огненные фонтанчики пыли.

– Шагай в избу, дура! – крикнул он бабе Мане, безуспешно стараясь заглушить раскаты грома.

– Сам иди туда.

– Дура.

– От такого и слышу.

– Убьет же! – кричал он ей задыхаясь от порывов встречного ветра.

– Пусть лучше уж так, чем всю оставшуюся жизнь терпеть твои выкрутасы, ирод.

Тут у них прямо над головой полыхнула молния, и над деревней эхом прокатился крик.

– Мишу ударило!

– Машу, что ли? Опять?

– Да нет, Мишу, говорят тебе, Мишу долбануло.

Когда вся деревня сбежалась к месту трагедии, то увидала следующую картину.

Дядя Миша лежал на спине, раскинув руки и широко открыв рот. Из левого уха у него шел сизый дымок. Баба Маша в оцепенении сидела рядом, обхватив двумя руками удочку, и беззвучно шептала слова молитвы.

– Все, амба мужику, – послышалось из рядов.

– Отшумел камыш.

– Отправился вслед за своим мопедом.

Мужики сняли, как по команде, свои картузы, а бабы нестройно завыли в голос.

– И наа когоо тыыы нааас остааавииил?..

Но тут разбуженный бабьим многоголосьем дядя Миша чихнул, неуверенно приподнялся на локтях, после чего, пошарив у себя за ухом, достал тлеющий бычок и жадно затянулся.

– Чо это было, кто скажет, а?

– Жи… живой. Родненький, – зарыдала баба Маня, упав перед ним на колени. – Пойдем, свет мой, я тебя до дому отведу.

Бабы разом прекратив голосить, зашипели:

– Вот ведь ирод, ну ничего ему не делается.

– Дык пьяному море по колено.

А мужики, поняв, что продолжения у шоу не будет, стали потихоньку расходиться.

Придя домой, дядя Миша брезгливо понюхал стакан с сивухой, который поднесла ему на радостях баба Маша, но, вместо того чтобы освежиться, только поморщился и выплеснул его в ведро.

– Ишь ты, гадость какая.

На следующий день он ни свет ни заря поднялся, выдул залпом крынку молока и безо всякого увещевания (баба Маша блаженно улыбалась, досматривая третий сон) пошел копать картоху. А уже в полдень вся деревня, с удивлением разинув рты, смотрела, как словно игрушечная летает в его руках лопата, как летят со свистом в разные стороны комья стерни и прямо на глазах растет у тына груда картофеля. За время своего картофельного марш-броска дядя Миша остановился лишь три раза, чтобы приникнуть губами к бидону с козьим молоком, который ему всякий раз заботливо подавала баба Маша. Через три дня все было кончено, добро было выкопано, рассыпано по мешкам и спущено в погреб.