Лев Лунц - Исходящая № 37

3 января 1922 г. Ночью.

…Сегодняшний день я считаю великим днем, ибо сегодня меня осенила мысль, каковая должна прославить мое имя и заслужить мне вечную благодарность со стороны благодарных потомков.

Встал я в восемь часов утра. Но здесь должен сделать небольшое отступление и указать, что ночью я спал плохо, ибо со вчерашнего дня находился под влиянием горячей речи начальника и всю ночь думал о новых началах. Возвращаясь к нити своего изложения, спешу отметить, что, вставши поутру, я продолжал думать о новых началах.

На службу я пришел ровно в десять часов. К величайшему своему негодованию я обнаружил, что никого из служащих на местах нет. Дабы удостовериться в правильности своего негодования, я прочел приказ начальника Политпросвета от 7 сентября, в каковом сказано, что работа в Политпросвете строится на новых началах (это не те новые начала, о которых говорилось вчера, а старые), и что поэтому каждый сотрудник должен являться на службу ровно в десять часов. Тех же, кто опоздает, надлежит отправлять в Дворец Труда, как дезертиров означенного труда. Приказ этот я, как Заведующий Канцелярией, счел своим долгом прочесть каждому опоздавшему, причем все отвечали, что они уже знают его наизусть. Если же они знают его наизусть, то почему они опаздывают?

Весь день прошел у меня в неприятностях. Так, я обнаружил непорядок у журналистки, заключающийся в том, что бумаги распределены у нее не по 43, а по 42 регистраторам. Но главное огорчение ждало меня в двадцать пять минут четвертого, именно: клубный инструктор Баринов явился в канцелярию без особого дела, несмотря на то, что на дверях висит объявление: «Без особого дела не входить», и, явившись без особого дела, стал разговаривать с машинисткой, чем мешал ее работе. Когда же я начал доказывать ему, что такое поведение недостойно коммуниста, он ответил мне, чтобы я пошел к чорту, и что он знает коммунистический долг лучше, чем я, ибо я — канцелярская крыса. На это я ответил ему, что я честный пролетарский рабочий. На это он ответил мне, что какой чорт ты пролетарский рабочий, если двадцать лет служил делопроизводителем в Сенате. Тогда я отошел к своему столу и начал писать рапорт Начальнику Политпросвета.

И вот тут-то меня и осенила великая мысль. Именно: мы предполагаем произвести коренную реконструкцию нашего Политпросвета. Но как перестраивать, если все учреждение состоит из несознательного элемента? Следовательно, перестраивать нельзя, но перестраивать нужно, ибо такова логика революционной жизни. Следовательно, перестроить на новых началах необходимо самих служащих, иными словами — граждан. Таков замечательный вывод, к которому пришла цепь моих рассуждений. Я сразу понял всю глубину сделанного мною открытия. В сильном волнении отложил я в сторону рапорт и пытался заняться текущей работой, но не мог.

4 января. Утром.

Ночью спал плохо. Решил подать докладную записку Совнаркому, ибо считаю, что реконструкцию граждан на новых началах следует производить в общегосударственном масштабе.

5 января. Утром.

Ночью спал плохо. Решил, что перестройку следует производить в мировом, иными словами, в космическом масштабе.

В тот же день. Вечером.

Придя домой, немедленно сел за стол и принялся за составление докладной записки. Но, дойдя до практической части, я вынужден был остановиться, ибо остановилась и цепь моих рассуждений. Именно: я не знал, в какую материю и как превратить граждан.

Только что цепь моих рассуждений достигла этого звена, как вдруг вбежала жена моя в сильном возбуждении. Щеки ее пылали, и грудь вздымалась. Она сообщила мне, что в нашем доме поселился гипнотизер, который показывает сейчас в помещении Домкомбеда чудеса. На это я возразил ей, что согласно соответствующих декретов, никакие чудеса невозможны. Войдя в помещение Домкомбеда, я увидел следующую картину. Комната была наполнена публикой. В утлу стоял человек подозрительного вида, и, двигая руками над головой спящего, требовал, чтобы тот делал то-то и то-то. Тогда я выступил вперед и произнес речь по текущему моменту. Тогда присутствующие стали ругать меня словами, которые не надлежит повторять в письменной форме; гипнотизер же начал пристально смотреть на меня, причем меня стало клонить ко сну, после чего я перестал что-либо помнить. Очнувшись, я увидел, что публика хохочет, гипнотизер же победо-носно улыбается. Оказывается, он усыпил меня и превратил в осла, причем я ревел, как осел, и когда мне дали соломы, ел ее с большим аппетитом. Приведенный в негодование таким оскорблением, я заявил, что отправлю гипнотизера в Ч.К., на что он ответил мне, что не боится меня, ибо имеет бумагу от Коммиссариата Здравоохранения. Тогда я удалился в сопровождении плачущей жены.