Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

— Читал? Слышал? Меня реабилитировали. Я больше не враг народа и не бешеная собака. Я борец за правду и за освобождение трудящихся от оков. Я даже, можно сказать, мученик идеи и жертва нарушения социалистической законности.

— А что такое нарушение социалистической законности? — спросил покойный Рыков.

— Когда тебя расстреливают до реабилитации. Тогда это нарушение социалистической законности. Социалистическая законность требует, чтобы тебя реабилитировали до расстрела.

— Но какое отношение это имеет к тебе? — сказал покойный Рыков покойному Радеку. — Ведь тебя не расстреляли. Тебя приговорили только к десяти годам тюрьмы.

— А ты откуда знаешь, что со мной сделали? — спросил Радек. — Ты же стал жертвой нарушения социалистической законности за четыре года до меня.

— Берия мне сказал, — ответил Рыков. — Он только что устроился в вашем подворье. Он уверен, что в 1970 году его полностью реабилитируют. А новый вождь будет осужден за нарушение какой-то новой законности. кажется ленинской или ленинско-марксистской. Ты бы посмотрел на этого типа, как он ухмыляется!

— Интересно, — сказал покойный Радек. — Это напоминает мне анекдот о том, как все расстрелянные коммунисты организовали в аду собственный союз, называющийся «Чёрт бы его поберия». Ха-ха!

— Очень смешно, — сказал покойный Рыков, кисло улыбнувшись. Рыков никогда не был особенным поклонником радекского юмора.

К Рыкову и Радеку подошел покойный Берия.

— Ага, вот и Лаврентий, — воскликнул Радек. — Легок на поминки!

— Хотите увидеть интересную сцену, — сказал покойный Берия, — пойдите туда за правый уклон. Там Троцкий, Каменев и Зиновьев вне себя от ярости. Они возмущены тем, что вас обоих реабилитировали, а их нет.

Втроем покойные Радек, Рыков и Берия пошли в указанном Берия направлении. У Троцкого, Каменева и Зиновьева вид, действительно, был расстроенный.

— Поймите, товарищи, — кричал покойный Троцкий, — это совершенно недопустимо. Почему этот кретин отказался меня реабилитировать? Почему? Это, несомненно, подстроил мне Диего Ривера! Не иначе, как он. За что боролись? За что кровь проливали? За что на баррикады шли? Скажи, Гриша, за что? — завопил громово покойный Троцкий, обращаясь к покойному Зиновьеву.

— Не знаю, Лева, чесаное слово, не знаю, — ответил покойный Зиновьев. — Я ведь не в курсе дела.

Увидев приближавшихся покойных Рыкова, Радека и Берия, Зиновьев конспиративным шепотом процедил сквозь зубы:

— Шшш… тихо… осторожно… я этим не доверяю… особенно этому грузину…

— Грузину?! — завопил покойный Троцкий. — Грузину? Какому грузину? Идем скорее отсюда!

Он схватил покойного Зиновьева и покойного Каменева за рукава, оттащил их в сторону и все трое исчезли за левым поворотом правого уклона в тени большого облака, на котором сидел покойный Владимир Маяковский в реабилитированных штанах.

Борька Позвоночников купил очередной номер «Комсомольской правды», выбрал в парке удобную скамейку и принялся за чтение.

Борьке теперь двадцать пять лет. Он окончил девятилетку, работает токарем на заводе «Ойстрой», берет в заочном вузе заочные курсы заочного очковтирательства. Он надеется через семнадцать лет получить диплом.

Боря состоит в заводской организации комсомола. Он член кружка художественной самодеятельности. На последнем спектакле кружка он играл роль человека по фамилии Фирс в пьесе «Вишневый сад» известного драматурга царского времени Антона Павловича Чехова.

Борьке было семь лет, когда умер товарищ Сталин и кончился культ личности. Об этом культе личности он знал только по наслышке, главным образом от своего отца. Отец Борьки был рабочий. Пролетарий, гордость социалистического общества. Теперь он хромает. Как-то во время работы ему на ногу упал тяжелый груз и раздробил кость.

Правительство, тепло заботящееся о трудящихся, тотчас же приняло на себя попечение о борькином отце. Оно ему ампутировало ногу, подарило ему пару костылей и дало ему путевку на двухнедельный отпуск в недостроенном санатории в Костромской области.

Отец Борьки много рассказал сыну о преступлениях товарища Сталина. В частности он не мог простить отцу народов, что тот оставил в живых кума Егора Саввича.

— Представь себе, — говорил отец Борьки, — Сталин отправил в Сибирь или на тот свет миллионы людей, а Егора Саввича так и не тронул. Чёрт знает, что такое.

Хорошо помнит Борька режим Хрущева. Его младший братишка Никитка был назван в честь Никиты Сергеевича. Иногда, вспоминая о Хрущеве, Борька самому себе задает вопрос: