Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Неким тридевятым царством, тридесятым государством правил мудрый и довольно гениальный правитель. Называлось царство тридевятым и тридесятым потому, что в нем строился социализм — вначале в течение трех девятилеток, а затем в течение трех десятилеток. По окончании третьей десятилетки социализм в тридесятом царстве стал строиться двадцатилетками.

В один прекрасный день объявил мудрый царь, что но истечении первой двадцатилетки царство будет переименовано в двадцатидесятое государство, и в нем будет окончательно утвержден социализм. Все граждане будут получать бесплатно все, что им нужно, кроме мыла.

Испугались граждане обещания такой хорошей жизни. И пустились они бежать во все лопатки из этого замечательного государства. Да царь наш был парень не промах. И приказал он никого из страны не выпускать.

Пусть, сказал он, сидят черти окаянные и не рыпаются. Чего торопятся? Сказано, что через двадцать лет осчастливлены будут, значит надо двадцать лет пообождать. Манеры надо иметь, вежливость проявить, культурность!

Народ, известно, вежливый, культурный. И вот, сидит народ и ждет. Ждет.

Мораль этой сказки очень проста. У сказки, как и у описанного в ней царя, нет морали.

Жили-были два царя. Одного звали Сэм, а другого — Косбреж. Они друг друга терпеть не могли.

Оба, однако, были приверженцами теории мирного сосуществования.

Раз в неделю Косбреж вызывал Сэма по-телефону и кричал в трубку:

— Сволочь!

В свою очередь Сэм раз в неделю вызывал по-телефону Косбрежа и осведомлял его:

— Подлец!

Косбреж говорил Сэму:

— С таким прохвостом, как ты, и разговаривать нечего. Так что, дружище, ежели тебе угодно что-нибудь со мной обсудить только заикнись, и я к тебе стрелой примчусь.

Сэм говорил Косбрежу:

— С таким отваритительным субъектом, как ты, даже на расстоянии беседовать не хочется. Так что, приезжай, милости просим. Встретимся, покалякаем, потолкуем.

Косбреж не заставил себя долго ждать. Он стрелой примчался к Сэму. Отравленной стрелой.

Сэм его очень тепло встретил.

— Добро пожаловать, дорогой подлец! — воскликнул Сэм.

— Очень рад встретиться с тобой, милый прохвост! — воскликнул Косбреж.

Люди таяли от восторга.

— Как они сосуществуют, родненькие, — ахали они.

Я уже много лет ношусь с мыслью о постановке «Ревизора» Гоголя на русской эмигрантской сцене, как комедии вполне современной, как сатиры на нашу собственную эпоху, а не на эпоху гоголевскую.

Менять в пьесе почти ничего не пришлось бы. Только некоторые места пришлось бы переписать, но большая часть пьесы осталась бы нетронутой, такой, какой ее написал Гоголь. Декорации были бы современные, советские.

Я на эту тему много беседовал с нашими режиссерами и актерами, но никто из них сочувственно к моему проекту не отнесся. Одни говорили, что публика не одобрит, другие, что менять Гоголя нельзя, что это было бы кощунством по отношению к русской литературе вообще и к Гоголю в частности.

— Но, ведь, англичане и американцы ставят пьесы Шекспира на современный лад, — говорил я нашим режиссерам и актерам. — Почему мы не можем так же поставить пьесу Гоголя?