Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

— Англичане и американцы не так почитают своих классиков, как почитаем мы, — отвечали мне на это актеры и режиссеры.

Из моих попыток ничего не вышло. Жаль.

Мне идея до сих пор нравится.

Почитайте еще раз «Ревизора», и вы увидите, какая это едкая сатира на большевистские порядки и на советский быт любой эпохи — ленинской, сталинской, хрущевской, брежневской.

Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, конечно, не городничий, а первый секретарь горкома. Лука Лукич Хлопов — не смотритель училищ, а директор клуба культурной самодеятельности. Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин — судья, какие бывают при всех режимах. Артемий Филиппович Земляника возглавляет при горкоме отдел социального призрения. Иван Кузьмич Шпекин, как и в гоголевские дни, заведует почтовой конторой. Петр Иванович Добчинский и Петр Иванович Бобчинский — два зава. Иван Александрович Хлестаков — толкач из столицы. Осип — его помощник. Свистунов, Пуговицын и Держиморда — милиционеры. Абдулин — частный собственник. Февронья Петровна Пошлепкина при всех режимах была слесаршей. Вдова унтер-офицера, которая сама себя высекла, теперь вдова сержанта вооруженных сил СССР.

Вот отрывки из «Ревизора» с некоторыми неизбежными изменениями.

Секретарь горкома.Я пригласил вас, товарищи, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. К нам едет ревизор.

Аммос Федорович.Как ревизор?

Артемий Филиппович.Как ревизор?

Секретарь горкома.Ревизор из столицы. И еще с секретным предписанием… Я, как будто, предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! Пришли, понюхали — и пошли прочь.

Секретарь горкома.Послушайте ж, вы сделайте вот что: милиционер Пуговицын, он высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на мосту. Да разметать наскоро старый забор, что возле сапожного цеха, и поставить соломенную веху, чтобы было похоже на планировку. Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельность градоправителя. Ах, Боже мой, я и позабыл, что возле того забора навалено всякого сору. Что это за скверный город: только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор, чёрт их знает откудова нанесут всякой дряни. Да если приезжий будет спрашивать, довольны ли — чтобы говорили: всем довольны! А который будет недоволен, то я ему после такого неудовольствия…

Секретарь горкома, (Хлестакову). По неопытности, честное слово, по неопытности. Недостаточность состояния. Сами извольте посудить. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до вдовы сержанта, частницы, которую я будто бы высек, то это клевета, клевета. Это выдумали злодеи мои…

Хлестаков.Эх, Москва, что за жизнь, право! Сам зав со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: приходи, братец, обедать… Хотели было меня замзавом сделать, да думаю, зачем. И сторож летит еще на лестнице за мною со щеткою: позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу…

Анна Андреевна.Скажите, так это вы Сурков?

Хлестаков.Как же. Я им всем поправляю стихи.

Анна Андреевна.Так верно и «Тихий Дон» ваше сочинение?

Хлестаков.Да, это мое сочинение.

Марья Антоновна.Ах, маменька, там написано, что это товарища Шолохова сочинение.

Анна Андреевна.Ну вот: и знала, что даже здесь будешь спорить.

Хлестаков.Ах, да, это правда, это точно Шолохова. А есть другой «Тихий Дон», так тот уж мой.

В библиотеке теплохода «Башкирия», на борту которого Хрущев с домочадцами и громыками ехал в Данию, он обнаружил книжку по истории древнего Рима. Книжка советскому диктатору очень понравилась. Он ее прочитал весьма тщательно, не отрываясь. Затем, во время ужина, поделился своими впечатлениями о древнем Риме с женой, обеими дочерьми и их мужьями.

— Нинка, — сказал Хрущев жене. — Я только что прочитал презанятную книжонку о древнем Риме. Какой, понимаешь, культ личности тогда разводили, ужас! Цезарями себя называли, по имени Юлия Цезаря, который для древних римлян был чем-то вроде нашего Ильича. У них там в цезарях один типчик был, так он, понимаешь, требовал, чтобы все ему поклонялись как Богу и величали по отчеству Цезарь Богович.