Адриан Пласс - Сокровенный дневник Адриана Пласса (37 и ¾ лет от роду)

Вся моя добрая воля куда-то улетучилась.

Позднее я подошёл к нему и сказал:

— Знаешь, Джордж, я прощаю тебя за то, что ты ударил меня по голове.

— Неужели я и вправду тебя ударил? — удивлённо спросил он.

— Да, — вмешался Джеральд. — Как раз на двадцать восьмом «да, Госпо-одь!». Я считал.

Потом мы пошли домой.

Весь оставшийся день я только и делал, что перехватывал шуточки дяди Ральфа, пока они окончательно не перешли всяческие границы.

После чая он сказал, что сейчас пойдёт к себе в комнату и принесёт «классную штучку» для одной «клёвой игры», которой он нас всех сейчас научит. Вернулся, держа в руках маленькую резиновую обезьянку с длиннющим эластичным хвостом, и сказал тётушке Марджори, чтобы она засунула эту обезьянку себе за воротник, спустила её под платьем до самого подола, вытащила наружу и передала ему, чтобы он мог спустить её через свои штаны, а потом передать Энн и мне.

На секунду мне показалось, что тётушка вот-вот грохнется в обморок.

Она пошла спать раньше всех, бросив неоткрытую бутылку джина, которую утром подарил ей дядя Ральф, в мусорную корзину возле лестницы.

Джеральд, по-моему, весь день развлекался от души. Он спросил у дяди Ральфа, не знает ли он ещё каких-нибудь «клёвых игр».

Тот ответил, что лучше всего играть в «бутылочку». Все садятся в круг, каждый выпивает по бутылке виски, потом один из игроков выходит за дверь, а все остальные пытаются угадать, кто это был.

Ну как можно поддерживать в семье Божий порядок с такими родственниками, как дядя Ральф?

Если бы мне никто не мешал, я мог бы стать замечательным христианином! Я уже не первый раз так думаю. Вечером в постели сказал об этом жене.

— Обещаю тебе, милый, — сказала она, — что мы с Джеральдом постараемся не стоять на пути твоего христианского благочестия.

Иронизирует, значит. Что ж…

Сегодня утром к нам явился Ричард Кук с приглашением на церковную новогоднюю вечеринку. Провёл его на кухню. Всё время ужасно боялся, что дядя Ральф опять выкинет одну из своих диких шуточек, и потому, признаюсь, повёл себя не очень честно.

— Видишь ли, Ричард, — сказал я, — к жене на праздники приехал дядя. Он неверующий и иногда ведёт себя… э-э-э… несколько странновато. Но, по-моему, отчасти наше христианское свидетельство заключается в том, чтобы проявлять дух терпимости и иногда даже делать вид, что нам нравятся анекдоты, которые… ну, которые не совсем того…

А говорил я всё это потому, что пару раз не удержался и рассмеялся, когда дядя Ральф рассказывал всякую пошлятину. Я дядю Ральфа давно знаю. Он может сказать Ричарду: «Вот, слушай классный анекдот — Адриан от него чуть штаны не намочил!»

Что же до свидетельства, то, честно говоря, до этой минуты оно мне и в голову не приходило. Не вообще, а по отношению к дяде Ральфу. Ну какой из него христианин?

Поэтому я чуть не упал от удивления, когда мы вошли в гостиную. Это было просто какое-то чудо! Дядя Ральф спокойно и приветливо пожал Ричарду руку и гостеприимно повёл его к нашему самому удобному креслу.

— Вы даже не представляете, — приговаривал он, — как приятно мне познакомиться с одним из близких друзей Адриана! Прошу вас, садитесь!

Но не успел Ричард опуститься в кресло, как откуда-то из-под него раздался громкий, совершенно невозможный звук. Бедный Ричард, как ужаленный, вскочил на ноги, а дядя Ральф, сотрясаясь от безудержного смеха, вытащил из-под сиденья сдувшийся резиновый пузырь с надписью: «Музыкальный привет из Бронкса!»

Ричард, должно быть, вспомнил мои кухонные наставления, натужно закудахтал и проговорил высоким, неестественным голосом:

— Надо же, какая забавная шутка! Хе-хе… Нет, вы не подумайте, я вовсе не обижаюсь… Нет, нет. Было очень даже смешно. Хе-хе…

Я готов был провалиться сквозь землю от стыда.

Позднее позвонил Ричарду и признался, что побоялся сказать ему всю правду. Уж не знаю, в чём тут дело, в толстокожести или в милосердии, но надо отдать ему должное: он никогда долго не обижается.

Рассказал обо всём Джеральду и Энн, когда они вернулись домой. Энн выслушала меня без особого энтузиазма, потому что всё утро водила по магазинам тётушку Марджори, выходящую в город исключительно для того, чтобы выразить своё полное неодобрение по поводу всего, что попадается ей на пути. Зато Джеральд заставил меня повторить всё это три раза, и даже потом, поздно вечером я ещё слышал, как он смеётся у себя в комнате.