Давид Шварц - Циклотимия

И вот там он вдруг видит ту самую девочку, в которую был влюблен и из-за которой он убил человека. Девочка стала взрослой женщиной, но наркоманкой и потаскушкой, севшей по куче статей на двенадцать лет.

Тлевшая в душе юношеская любовь вспыхнула большим пламенем, опаливши своим огнем всю его последующую жизнь.

Он приложил все свои усилия, писал куда надо, ходил куда надо и не надо, но добился перевода на работу в тюрьму, ближе к любимой даме!

Повар в тюрьме – его судьба.

А голова – блестящая. Инженерная. Математическая.

В отличие от вот этого самого ебиптянского повара, который кайфует на курорте в Нуэбе. Хотя похож, собака, на Пашу, как две капли вот этого шнапса.

Налей, кстати, а то подсох я от этого разговора! Ну, давай, за любовь без границ! Лехаим!

На лекции политэкономии мы рвались со страшной силой, стремясь занять первые столы в поточной аудитории. Это не извращение. Это факт.

Нам было по восемнадцать, а ей, «старушке» – аж двадцать восемь! Она – это лектор, кандидат наук, красивая женщина в прозрачной блузке с огромным бюстом! Вот любоваться на него, а также на коротенькую юбочку с разрезами по бокам, мы и ломились, отталкивая друг друга.

Ким вообще не писал лекции. Он поедал глазами лекторшу, а потом докладывал нам на переменах о новой кофточке, новом лифчике и новых чулках со стрелками и без, иногда доводя нас до исступления заявлениями о том, что и трусики сегодня были с кружавчиками!

Иногда мы вчетвером, Ким, я и еще двое, срывались с лекций и шли в тир, где на спор лупили из Стечкина или Марголина по кнопкам, вбитым в стену рядом с целью. Ким был кандидатом в мастера спорта по стрельбе, а мы, трое, имели первые разряды.

Иногда, когда тир был закрыт, а сидеть на лекциях было неохота, мы находили пустую аудиторию, становились спиной к доске, на которой рисовали мелом концентрические круги, и старались попасть тряпкой в цель из положения раком, то есть нагнувшись и пуская снаряд между ногами.

В праздники мы собирались у кого-нибудь на хате, приглашали девочек из мединститута и, напившись, приставали к ним с разной вероятностью успеха, но чаще всего, добивались желаемого либо в соседних комнатах, либо в ванной – в зависимости от степени готовности обеих сторон.

На одной из таких вечеринок Ким познакомился с Томой, на которой и женился вскоре.

Так мы оттягивались во студенчестве.

А потом дожили до диплома, причем Ким первым защитил его с отличием.

Тут мы немного задумались, чеша репы.

Средний балл-то у него был ниже наших, где-то четыре с полтиной, и вдруг – отличие. Потом поняли: папа у него был большим начальником на заводе, где мы защищали свои реальные проекты, и заодно председателем экзаменационной комиссии. Ага. Замнем для ясности.

Потом парень резко ударился в комсомольскую работу и вскоре стал вторым секретарем комитета комсомола, бывшего на правах райкома, так как предприятие было огромным и комсомольцев было более пяти тысяч.

Вот тогда-то, кстати, он и попросил меня по старой дружбе смотаться в Куйбышев и Саратов в командировку, о которой я уже рассказывал.

Стоим мы с ним как-то на эстраде театра, где проходила комсомольская конференция, нас награждают за большие успехи в работе, его – за то, что он комсобосс, меня – за удачную командировку, а он мне и говорит:

– Слышь, Дока, я ведь экспромтом сейчас речи толкаю, чуешь, как наловчился, вроде как большой, ха! Плевое это дело – речь толкануть, пипл схавает! Учись, пока я живой!

Потом он стал первым секретарем комитета комсомола завода. Помню, прибыл как-то секретарь ЦК комсомола с проверкой, и Ким вальяжно так, чуть ли не панибратски прерывал его: – Ну ладно, пошли обедать, сегодня отличный обед с нагрузкой!

Удивлялся я тогда такому обращению, но потом понял, что это такой своеобразный шик и артистическая заявка о принадлежности к клану.

И пошлО, и пошлО!

Перешагнув через райком, он сел Первым в горкоме комсомола, потом Вторым в обкоме.

При встрече со мной он, мотая головой и осклабясь, вполголоса говорил: – Жрем водовку ведрами. Другого ни-ни! Чиста комсомольский напиток!

И цокал языком!

Потом исчез из города.

Через пару лет один из нашей четверки рассказывал:

– Был в Москве. Навестил Кима. Закрыли шторы и лопали водку. Он пьет, как конь. Или как бог.

– А шторы зачем?

– Да ты что! Он же сейчас в ЦК! В большом! А там регулярные антиалкогольные кампании! Вот они за шторами и оттягиваются! Хата у него шикарная на Горького, но мы встали раком и били тряпкой в стенку. Томка орала жутко, когда разбили по пьяни какую-то вазу! Он ее лажает по-страшному, бабья уделал московского немеряно, мне по старой дружбе рассказал после адской смеси водки с каким-то ликером.