Николай Самохин - Так близко, так далеко...

— Здорово, мужики, — грубым, хрипловатым голосом говорю я.

— Здоров был, — степенно отвечают они.

Никаких легкомысленных «приветов», никаких цивильных «с добрым вечером». Мы ополченцы, стрелецкий наряд, три богатыря.

В довершение Викеша достаёт пачку махорки и принимается крутить цигарку.

— Сигареты кончились, — вильнув глазами, объясняет он.

У меня в кармане лежат элегантные «ВТ», но, чтобы не разрушить обстоятельность, мужицкость, окопную простоту момента, я говорю:

— Сыпните-ка и мне тоже. Подымим за компанию.

Начинает быстро темнеть, — и мы отправляемся в обход.

Объект наш — четыре улицы, считая одностороннюю Прибрежную, три переулка, главные ворота (здесь, правда, привязан пёс Байкал, он в случае чего подаст голос), один тайный лаз в изгороди, про который пискуновцы знать вроде не должны, и одна брешь — пустующий участок Васильченко, — про которую им хорошо известно. Стоять нам, поэтому, нельзя — мы непрерывно курсируем. Совершаем длинные переходы по Центральной улице, ныряя в заросшие переулки, внезапно появляемся на параллельных Зелёной и Прибрежной, ощупываем лучами фонариков тревожную васильченковскую брешь...

Поднимается над водой туман, сырее делается воздух, гаснут последние окна, всё ленивее птичья перекличка. Засыпают до утра пичуги, карпы в протоке, жучки и паучки. Только мы, как три привидения, всё блукаем по улице.

Супостат наш изобретателен и неутомим: где и когда нанесёт он удар — трудно предугадать.

Артамонов идёт чуть впереди нас с Викешей. Дождевик его издаёт металлический свист, шаркая о кирзу сапог. Жердь свою Артамонов взвалил на плечо. Тяжёлая — она клонит его долу.

Артамонов мается. Я догадываюсь об этом по всё усиливающемуся мрачному его сопению. У Артамонова комплекс: он помешан на прямоте, на откровенности, он возвёл эти качества в принцип, — роль дядьки Черномора начинает ему претить, и он, чувствую, вот-вот соскочит с зарубки.

Так оно вскорости и происходит. Артамонов тычет жердь в землю и с нервным смешком говорит:

— Чудесно! Взял он вилы и топор и отправился в дозор!.. Слушайте, товарищи дорогие, не знаю, как вам, а мне с этой палкой ещё страшнее, чем без неё. А ну как и вправду кого-нибудь скараулим? Что тогда? Бить их будем? Рёбра ломать?..

— Ну, рёбра не рёбра, — хмыкает Викеша, покачивая в руке свой «шестопёр», — а пугнуть гадов как следует не помешало бы.

— Нет, для чего мы дубьё взяли? — не слушая Викешу, вопрошает Артамонов. — Против кого вооружились? Вооружились ведь. По-серьёзному — не так себе. Вон какие мы грозные. Если возьмёмся кого-нибудь в три палки обрабатывать, да ещё вкус почувствуем — ого!..

Я, кажется, знаю, как ответить на вопрос Артамонова. Никого мы, разумеется, не возьмёмся обрабатывать, а палками вооружились потому, что сами боимся. Без них мы просто гуляющие, с ними — стража. Они гарантируют нам неприкосновенность. Короче, мы охраняем кооператив, а палки охраняют нас.

Впрочем, Артамонов сам находит ответ.

— Страх, — говорит он, — вот в чём дело. От страха человек берёт палку. И всегда он её от страха брал... Возьмёт от страха, а потом кому-нибудь по черепку, не трожь мою собственность!.. Мой стручок гороха... Слушайте, что с нами происходит, а? Мы же культурные люди.

— А ты брось, если смелый! — обижается Викеша. — Брось, что стоишь. Ты, может, боксёр? Самбист-разрядник? Ишь, запереживал: собственность, собственность. Нашёл собственников. — И тут Викеша неожиданно — наверное, даже и для себя — наносит Артамонову коварнейший удар: — Ты вот лучше скажи: почему это твою ограду поломать можно? И цветы вырезать? И велосипед свистнуть?.. А почему от ихнего мотоцикла нельзя гайку отвинтить? Вот давай опыт поставим: они завтра приедут протоку загаживать, а ты подползи втихаря — отвинти гайку. А я посмотрю, что будет... Они же тебе голову отвинтят. Да ещё с отвинченной головой в милицию сдадут.

Артамонов молчит. Проигрывает, видать, про себя ситуацию с отвинчиванием гайки.

— Но ведь не должно нас это разделять, — тихо говорит он, — то, что у кого-то огород, а у кого-то мотоцикл или машина. Нас другое, по идее, должно разделять... Вот, например, у вас машина тоже имеется, но я знаю, что вы её не украли. Хотя могли бы, наверное, при вашей-то должности... По частям как-нибудь. Не обижайтесь — я это теоретически, разумеется.

— Ничего, крой, — разрешает Викеша, — может, послушаю да украду.

— А приятель ваш Жора, извините, жук. Он свою машину украл. Не знаю, как и где, но чувствую — украл. Если не саму машину, то деньги, не деньги —так что нибудь другое, чтобы деньги сэкономить. Да, собственно, что я вам рассказываю? Сами прекрасно знаете. Но почему-то мы воюем не с Жорой, а с этими молокососами. С Жорой мы водку пьём. А может, правильнее — взять, да всем вместе Жору как следует отдубасить.