Борис Кригер - Сквозняк

По традиции, во всяком приличном канадском семействе непременно должен быть кто-нибудь, составляющий позор семьи, червоточину, неудачный выстрел папаши – называйте, как хотите, и брат помолвленного вполне подходил на эту роль. Только не обвиняйте меня в остром приступе человеконедолюбия, – я просто сухо сообщаю о том, что видел, так сказать, созерцал, наблюдал, и пытаюсь сохранять холодную объективность. Тем более, что именно в тот день я твердо решил вести себя спокойно, а значит, пассивно и созерцательно.

Но не тут-то было.

Видите ли, размеренно поговорить о погоде мне еще ни разу не удавалось. Вечно из простого обмена ничего не значащими фразами у меня выходит какой-нибудь пренеприятный диспут.

– Сегодня теплый день, не правда ли? – приветливо прощупала меня щуплая старушка привычными, а потому ловкими щупальцами стандартного светского разговора. Этот тип разговора именуют «small talk», а я называю его «разговор по-маленькому».

– Да, погода замечательная – не то, что вчера… Вчера ведь была страшная жара! – охотно ответил я, вполне гордый тем, что вот же, могу вести приличный разговор, не вникая во всякие неудобства общения с незнакомцами, но тут же добавил: – Не иначе вчера было жарко из-за глобального потепления!

– Ну, нам это, пожалуй, не грозит, у нас очень суровые зимы…

– А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я ведь горячий сторонник глобального потепления!

Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя, наверное, я просто пошутил.

– Но ведь тогда Нью-Йорк пойдет ко дну! – некстати вмешался абсолютно серый гражданин.

– Ну и фиг с ним… Пусть! – уже серьезно ответил я.

– Так вы террорист? – в свою очередь на полном серьезе пошутил тот же тип в сером.

Все оглянулись на его резкую, обличающую фразу. Пьяненький брат помолвленного мгновенно протрезвел и выразительно икнул. Все смотрели на меня выжидающе, будто ждали, что я вот-вот примусь испускать истошные экстремистские возгласы и попытаюсь взорвать себя при всем честном народе.

– Мммм… – веско заметил я в свое оправдание, но эта реплика не удовлетворила собравшихся. Нужно было как-то пояснить мое заявление насчет допустимости утопления внеэпохального мегаполиса, коим является Большое Яблоко, – город, который никогда не спит, и проч., и проч., и проч.; город, на котором уже негде ставить печати; короче, наш грозный отец Нью-Йорк-на-Дону, наш Ростов-на-Гудзоне… Все смешалось в душе иммигранта…

– Дело в том… – промолвил я, закашлявшись и запинаясь. – Дело в том, – повторил я, смелея, – что я не люблю больших городов… Я вообще страдаю неврозом, меня охватывает паника при большом собрании народа…

– Неубедительно, – вздохнул серый человек, обводя взглядом собравшуюся толпу гостей. – Мы не наблюдаем у вас никаких признаков паники! Скорее, паниковать следует нам!

Почему-то этой фразой мой серый судья слегка разрядил обстановку. Мать помолвленного, проходя мимо, бросила на меня испепеляющий взгляд и процедила:

– Вы никуда не торопитесь? Неужели даже на обед не останетесь?

Несмотря на то что супруга основательно подготовила меня к званому обеду, вдоволь накормив пельменями, чтобы я в очередной раз не опозорился и не объел несчастных гостей, мне все же очень хотелось закусить, и я твердо успокоил мамашу, что обедать останусь пренепременно!

Обед меня разочаровал. Несколько тарелок с нарезанной тонкими ломтиками колбасой вряд ли могли претендовать на гордое имя «званый обед». Уж не знаю, какие глубины врожденной цивилизованности помогли мне промолчать хотя бы по этому поводу. Видимо, конфуз с утоплением Нью-Йорка подействовал на меня облагораживающе, и я молча уединился со своей тарелкой, наполненной более чем скромной снедью. Усевшись по другую сторону бассейна, подальше от основного костяка гостей, я надеялся поклевать, что Бог послал, а там уж незаметно и простодушно ретироваться. Но тут ко мне снова подсел мой серый человек. Дело в том, что помолвленный сообщил ему, что я писатель и один из умнейших людей. Он часто говорил мне об этом, но я не расценивал это как комплимент, – во-первых, потому, что не считаю себя умным, во-вторых, потому, что по сравнению с местным населением и утюг может прослыть мудрецом. Между тем серый человек никак не мог успокоиться. Ему очень хотелось меня разоблачить в неумности и нахрапистом авантюризме. Он опять стал расспрашивать о моем роде занятий и о воззрениях на мир и прочую окружающую среду.