Пэлем Вудхауз - Этот неподражаемый Дживз

- Что насчёт Бассингтон-Бассингтона?

- Он говорит, ты дал ему роль в твоей пьесе.

- Ах, да. Несколько строк.

- Но я только что получил пятьдесят семь каблограмм из дома, где меня просят и на пушечный выстрел не подпускать его к сцене.

- Прости, но Сирил именно тот, кто мне нужен. Ему просто придётся сыграть самого себя.

- Послушай, Джордж, старина, для меня это - нож острый. Моя тётя Агата прислала ко мне этого придурка с рекомендательным письмом, и она решит, что во всём виноват я.

- Она лишит тебя наследства?

- Дело не в деньгах. Но: Видишь ли, ты не знаешь мою тётю Агату, поэтому мне трудно объяснить. Она самый настоящий вампир в юбке и не даст мне покоя, когда я вернусь в Лондон. Она съест меня со всеми потрохами и не подавится.

- В таком случае не возвращайся в Лондон. Оставайся здесь и стань президентом Америки.

- Но, Джордж, старина:

- Спокойной ночи.

- Но послушай, Джордж, дружище!

- Ты не уловил моей последней фразы. Я сказал "спокойной ночи". Вы, праздные богачи, может, и не нуждаетесь в сне, но мне завтра утром надлежит быть бодрым и весёлым. С богом!

У меня возникло такое ощущение, что меня все бросили. Мне стало так тоскливо и одиноко, что я не выдержал и постучал в дверь к Дживзу. Я редко так поступаю, но сейчас я решил, что мне необходима поддержка и Дживзу следует подбодрить своего молодого господина, даже если это нарушит его сладкий сон.

Дживз вышел ко мне в длинном коричневом халате.

- Сэр?

- Прости, что разбудил тебя, Дживз, но у меня куча неприятностей, и я не знаю, как выкрутиться.

- Я не спал, сэр. Перед сном я всегда читаю несколько страниц какой-нибудь познавательной книги.

- Прекрасно! Я имею в виду, если ты только что упражнял свои мозги, тебе легче будет решить всякие сложные проблемы. Дживз, мистер Бассингтон-Бассингтон записался в актёры!

- Вот как, сэр?

- Ах! Тебя не потрясло это известие? Ты просто не знаешь, в чём тут дело! Понимаешь, вся его семья категорически возражает против его выступлений на сцене. Я не оберусь неприятностей, если он станет актёром. И, что самое важное, тётя Агата обвинит меня во всём, что произошло. Ты понимаешь, о чём я говорю?

- Безусловно, сэр.

- Ну, ты можешь придумать какой-нибудь способ, чтобы остановить его?

- Должен признаться, в данный момент нет, сэр.

- Тогда думай, Дживз, думай!

- Я сделаю всё, что в моих силах, сэр. Я могу быть чем-нибудь ещё вам полезен?

- Надеюсь. Если ещё что-нибудь случится, а просто не выдержу. Это всё, Дживз.

- Слушаюсь, сэр.

И он удалился к себе.

Роль, которую старина Джордж написал для придурка Сирила, умещалась на двух машинописных страницах, но безмозглый тупица, видимо, решил, что будет играть Гамлета, и зубрил её на разные лады с утра до вечера. Мне кажется, первые несколько дней он читал мне текст не менее двух десятков раз. Почему-то он вбил себе в голову, что я отношусь к нему с почтительным восхищением и готов поддержать его во всех начинаниях в любую минуту. Всё время думая о том, что скажет мне тётя Агата, и одновременно выслушивая по ночам излияния Сирила, я превратился в тень самого себя. Дживз продолжал держаться от меня, так сказать, на почтительно-вежливом расстоянии из-за лиловых носков. Такая обстановка кого угодно могла состарить в считанные дни, а о joie de vivre нечего было и думать.

Вскоре пришло письмо от тёти Агаты. Примерно на шести страницах она описывала чувства отца, когда тот узнал, что Сирил собирается стать актёром, и ещё на шести страницах вкратце излагала, что она скажет, подумает и сделает, если я не сберегу Сирила от дурного влияния театральных кругов, пока он находится в Америке. Письмо пришло днём, и, прочитав его, я ещё раз убедился, что послания тёти Агаты нельзя держать в секрете. Я находился в таком состоянии, что, не нажимая на кнопку звонка, бросился на кухню, хрипло призывая Дживза на помощь. Рывком открыв дверь, я неожиданно увидел, что попал на чаепитие. За столом сидели печальный тип, скорее всего камердинер, и мальчик в брюках и курточке.

Печальный камердинер пил виски с содовой, а мальчик уплетал джем.

- Э-э-э, послушай, Дживз, - сказал я. - Прости, что нарушил твой покой, и приятного аппетита, но:

В этот момент мальчик скосил на меня один глаз, и я почувствовал, что мне пронзили грудь. Это был холодный, тяжёлый, обвиняющий во всех смертных грехах взгляд, от которого хочется проверить, правильно ли завязан галстук. Он был довольно полным ребёнком с кучей веснушек на лице, измазанном джемом.