Виктор Смоктий - Свадебный рэп

«Вставай, страна огромная!»… Сашу оглушили могучие аккорды песни Лебедева-Кумача. Он открыл глаза и, с трудом сосредоточившись, сообразил, что это всего лишь мелодичный перезвон его мобильника. Саша отыскал телефон в ворохе одежды и нажал кнопку ответа.

— Сынок, — послышался в трубке встревоженный голос матери, — у тебя все в порядке? Мы с отцом беспокоимся, ты вчера ни разу не звонил.

— Дела, мам, — ответил Саша непослушным металлическим голосом.

— Ты не болеешь? Мне тут сон такой плохой снился. Помнишь, как ты отравился во время приема в пионеры и тебя тошнило на Красной площади?

— Умгм, — подтвердил Саша, лихорадочно оглядывая комнату в поисках какой-нибудь воды, чтобы плеснуть внутрь сгорающего от дезгидроза организма.

— И с тобой тогда опять был этот твой друг Леня.

— Ну и что? — спросил Саша наобум, поскольку совсем не следил за маминой логикой. Он добрался до холодильника, дрожащей рукой налил себе холодной минералки и залпом выпил. В нос приятно ударила прохладная волна содового раствора.

— Не спорь, Саша. Он очень негативно на тебя всегда влиял. И просто хорошо, что он уехал. Куда он уехал, я что-то забыла?

Саше очень трудно было с ходу вспомнить, куда в свое время уехал Леня, и он ответил, как на уроке географии ответил бы нерадивый ученик, который знает только то, что Центральный промышленный район находится наверняка в центре чего-то:

— Ну, в Европу, там ведь сейчас без разницы, где живешь. Европа, и все. И еще он ездит, — показал Саша сам себе рукой, как Леня ездит туда-сюда.

— Я ему не желаю ничего плохого, но он производил на нас с папой довольно неприятное впечатление — какой-то хитрый, скрытный. И ты со своей простотой. Он просто манипулировал тобой. Ведь это он научил тебя курить…

Саша-то помнил, что все было как раз наоборот. И с выпивкой он тоже стартовал раньше Леонида на полгода.

— Мам, опять, — укоризненно сказал Саша, постепенно обретая способность говорить и мыслить, — ну сколько можно об одном и том же? Что тебе дался этот Леня? Других неприятностей, что ли, нет?

— Ты знаешь, сынок, этот сон не идет у меня из головы. Держись от него все-таки подальше. Ты с ним переписываешься? Хотя сейчас и позвонить не проблема.

— Редко, так, по праздникам, иногда. В Новый год, на Пасху. У нас ведь теперь и праздники разные.

— Как у него, кстати, дела? — задала вопрос мама, использовав тонкий следовательский прием, когда об одном и том же спрашивают несколько раз, но по-разному.

Саша, посмотрев на бесчувственное тело друга, лежавшее поперек разложенного дивана, понял, что его биомасса находится на узкой грани, отделяющей живую материю от неживой, и сказал совершенную правду, что редко делал в разговоре с матерью:

— Хреново ему, мам.

— Жаль. — Голос матери не мог скрыть удовлетворения. — Будешь с ним разговаривать, передавай от нас привет. Когда ты к нам заедешь?

— Сегодня вечером могу, — сказал Саша, рассматривая в окно незнакомый пейзаж и гадая, где в Москве может стоять ветряная мельница. ВВЦ? А баржи, на которых живут, судя по всему, бомжи? Коломенское? Южный порт? «Быстро меняется облик Москвы, черт бы ее побрал», — с раздражением подумал Саша, рассматривая огромный рекламный щит, на котором голубоглазый петух, подмигивая и ухмыляясь, ел куриные яйца. Периодически над ним вспыхивала надпись на английском: «Четыре яйца в неделю мужчине вполне достаточно».

— Ну, хорошо, мы тебя ждем, до встречи, сынок. Да, вот папа передает тебе привет.

— Пока, — сказал Саша и нажал кнопку отбоя.

Он внимательно осмотрел незнакомую комнату, рационально обставленную простой, без всяких финтифлюшек мебелью. На низком комоде стояло несколько фотографий, на которых были запечатлены некая блондинка с Леней. Они были сняты на фоне пальм, в Венеции на пло — щади Святого Марка, на фоне египетских пирамид и в ресторане, на стенах которого угадывались большие фотографии с автографами. На столе лежала пластинка, запись концерта группы «Питер, Поль & Мэри», из которой торчал клочок полупрозрачной ткани. Саша потянул его и вытащил микроскопические женские трусики. Он тут же с омерзением бросил их и все вспомнил.

Он вспомнил, что он уже не в Москве, а в центре той самой Европы, а за окном не московский пейзаж (хотя и мог бы запросто им быть) — за окном была Заграница, рассадник капитализма, жертвой которого он стал в Москве.

«Мама моя, мама, — в ужасе подумал Саша, — когда и как я вам смогу сказать правду, и какой она будет, эта правда?»