Максим Кононенко - День отличника

— Неподражаемый, — вторит ей Ира, — Замечательный!

С Ирой и Ксюшей трудно не согласиться. Уникальный журналистский коллектив не ошибается. Не имеет права ошибаться. Время ошибок закончилось. Настало время работы и наслаждения. Наслаждения свободой и истинной демократией.

Наливаю в кружку обжигающий чай. Снимаю крышку с котелка с порриджем. Рукоподаю утренней трапезе. Ем ложкой прямо из котелка. Запиваю чаем. Любэ добже зъесьць. [20] Я люблю хорошо поесть. (пол.) В понедельник нужно много энергии. Ее даст мне улучшенная американскими специалистами кукуруза.

На «Эхе Москвы» — новости.

Введены в строй семь новых нефтяных скважин в Сибири. Это прекрасно. Сибирская нефть принадлежит всему человечеству, и человечество ее, наконец, получило.

В Лондоне начались юбилейные Трегубовские чтения, посвященные изучению литературы, раскрывающей кровавую сущность стабилинизма.

Состоялась мировая премьера кинофильма «Жизнь диссидента — 4». Супергерой Александр Литвиненко после многолетнего перерыва снова вернулся на киноэкраны. На этот раз он противостоит коварным планам Кремля и ФСБ по сворачиванию демократических свобод в Соединенных Штатах Америки. Палдиес, [21] Спасибо (латв.) Мирамакс!

В Д.России увеличилось производство и экспорт современных высокотехнологичных моющих средств, а брак батареек уменьшился. Экономисты довольны таким развитием ситуации.

Открыт новый Правозащитный Центр. Услышав это, рукоподаю. Нет веры сильнее и праведнее, чем вера в общечеловеческие ценности и свободы. Вера в права человека. Да пребудут с нами свобода и демократия! Да пребудет с нами хьюман райтс вотч!

Я тоже готовлюсь стать правозащитником. О моем желании известно, где следует. В любой момент меня могут вызвать на Лубянку, в святая святых. Это изменит мою жизнь раз и навсегда, но я хочу этого и дерзаю. Жалко, конечно, что мы не сможем быть с Михаилой, но существует и внутренний долг. Так надо. Я должен. Трогаю хьюман райтс вотч.

Допив чай, я накрываю оставшийся порридж крышкой и готовлюсь выйти на улицу. Надеваю папаху, «аляску» на толстом слое синтепона (Гуанчжоу, восьмой сезон, каталожная вещь) и галоши от «Проктэр энд Гэмбл». Мало кто может подобрать комбинацию цветов так, как я. Красный галошный, белый «аляски» и синий папахи. Я талантлив. И Миша на самом деле не хочет, чтобы я уходил в правозащитники.

Я отворяю дверь и в облаке пара выхожу на мороз. Минус тридцать, если диктор не врет. Хотя на «Эхе Москвы» дикторы врать и не могут.

Во дворе уже стоит мой дымчато-серый служебный мерин. Бахтияр держит его под уздцы.

— Кант, — говорит Бахтияр без улыбки.

— Что — Кант? — переспрашиваю я с улыбкой.

— Каза болду, [22] Умер (кирг.) — отвечает Бахтияр.

— Как? — удивляюсь я, — Снова?!

Бахтияр молча показывает мне пустую ладонь.

— Ырас! [23] Правильно (кирг.) — восклицаю я, — Кант! [24] Сахар (кирг.) Сегодня схожу на выдачу, Бахтияр. Будет и мерину в зубы, и нам с тобой в чай.

Вообще, разумеется, сахар — вреден. Сам я его не ем. Грузинский плиточный чай столь восхитителен вкусом, что сахаром его только портить. Но мерин и Бахтияр сладкое очень любят. Поэтому весь свой сахар я отдаю им. И от этого все время пропускаю момент, когда он заканчивается и надо снова идти на раздачу. Получается, что как раз сегодня и надо идти. Не забыть бы. Не проворонить.

Седлаю мерина. У меня прекрасный служебный мерин. Легкого серого цвета, очень похожего на цвет потолка в моей комнате. Я специально подбирал свечи так, чтобы не было хлопьев копоти и сажи. Чтобы не было черного. Мне нравятся мягкие, интеллигентные цвета. Большинство свободных людей не обращают никакого внимания на расстановку свечей в комнате. Ставят как попало. Некоторые даже вообще и не ставят. Живут до захода солнца, а потом залезают в мешок. Я этого не понимаю. Я не понимаю, как можно не почитать перед сном хорошую книгу. «Архипелаг Гулаг». Синявского и Даниэля. Антологию лучших статей, опубликованных в «Новой газете». Полное собрание сочинений Анны Степановны Политковской. Это же целый пленительный мир! Нам повезло, мы живем в свободном, демократическом обществе. А они, первоправозащитники, апостолы нашей свободы, гордые одиночки, жившие во враждебном тоталитарном окружении — кто они? Как им удавалось хранить в себе этот огонек свободы, который однажды воссиял рассветом Березовой революции? Почему они были такими? Зачем отдавали за нашу, тогда еще очень призрачную свободу самые свои жизни? От этих вопросов захватывает всю мою еще молодую духовность. Я знаю, что они верили — однажды Д.Россия воспрянет. Сбросит с себя тысячелетнее ярмо несвободы и воссоединится, наконец, с общечеловеческой семьей стран истинной демократии, входящих в либеральный и миролюбивейший блок НАТО. Они верили в это. Верили, выходя на Красную площадь. Верили, выходя на марш несогласных. Верили, кидаясь под резиновые палки озверевших омоновцев. Верили, уезжая в Израиль и Лондон. Верили в камерах Краснокаменска. Верили, падая под пулями гэбэшных убийц. Верили, умирая в страшных муках от отравления полонием двести десять. Они верили в это, и это пришло. Над этой страной воссияло солнце прекрасной свободы. Россия стала Другой. Рукоподаю им и верую с ними. Будем свободны! Всегда свободны!